Письма полковнику
Шрифт:
— Во–вторых, — она говорила звонко, словно роняла металлические слезы, — я сегодня не смогу пойти. К Еве на день рождения. У меня дела.
— Какие дела?
— У меня… у меня экзамен послезавтра!.. Короче, я не обязана отчитываться. Ты староста, я тебя предупредила. Пока.
Стар послушал с десяток коротких гудков, пожал плечами. Тоже дура.
Снова раскрыл хрестоматию. Военный стих расстилался по бумаге, бесконечный, словно окружное шоссе, заворачивая за горизонт следующей страницы. Ступить на эту дорогу требовало большего мужества, чем располагал Стар после разговора с Дылдой. Экзамен у нее!.. а у кого не экзамен? Полный идиотизм. Но Дылда по крайней мере безропотно сдала двадцатку. Чего не скажешь о многих других.
Он всё еще держал в руках телефонную трубку. Кстати. Нажал на рычаг и, услышав длинный гудок, по памяти отстучал номер Марисабели. Память на цифры у Стара была хорошая, он запросто держал в ней телефоны едва ли не всего класса. Если б со стихами оно выходило так же легко!..
— Здравствуйте! Можно Марину? Спрашивает староста класса.
Привычку солидно представляться Стар выработал давно: это сокращало вступительную часть разговора и открывало внушительный кредит доверия со стороны родителей одноклассников, а особенно одноклассниц. Но не всегда в тему: словоохотливая бабушка Марисабели буквально вцепилась в него, в подробностях, по–родственному рассказывая, почему именно внучки нет дома. Стар пропускал ее слова мимо ушей пачками, выискивая лазейку для побега из разговора; речь будто бы шла о каком–то конкурсе красавиц в телевизоре… и наплела же Марисабель своей наивной бабуле! В конце концов он зацепил левой рукой рычаг. Нет, правда, случайно. А что, случаются же помехи на линии!
Бейсик, как сообщила его мать, ушел в интернет–кафе. Лысого просто не было дома: его старший брат не стал вдаваться в объяснения. Еще несколько номеров вообще не отвечали; и где народ носит, как будто никому не надо готовиться!.. А вот Воробей снял трубку сам.
— Стар? — Энтузиазма в его голосе не слышалось. — Привет.
— Привет. Зубришь?
— Ну? — Воробей явно тревожился. С чего бы это?
— Собираемся возле метро, в полседьмого, как договорились. И деньги не забудь.
— Какие деньги?
— Слушай, — болтать с ним хотелось не больше, чем с Дылдой или бабушкой Марисабели. — Не валяй ваньку. Я почти половину доложил своих, из тех, что у меня на мопед.
— На фига?
Стар выругался мимо трубки. Хотя можно было бы и не мимо.
— Стар, — голос Воробья вдруг понизился, стал почти интимным. — Я тебе одну вещь скажу. Я ж так понял, ты еще не в курсе, боятся говорить, сволочи, а я скажу. Ты меня слушаешь?
В чем сила шестерок: их презираешь, но слушаешь, никуда не денешься. Стар поморщился, сцепил зубы и коротко выпустил в щель между ними:
— Валяй.
— Значит, так, — заторопился Воробей. — Мы с ребятами посоветовались и решили… Никто не идет. Ну и бабки, соответственно… жалко, что ты уже попал с этим подарком. А вернуть никак нельзя?
— Подожди… Куда не идет?!
— К Еве. Ей самой, наверное, не до дня варенья, похороны завтра…
— Я переспрашивал, — отчеканил Стар. — Она ничего не отменила. Она нас ждет.
— Да ну тебя, Стар… Какого хрена? Ее по–любому выпрут из школы, она же дочка этого фашиста. На экзамене всё равно никого не завалит, будет тише воды… так на фига, спрашивается, выпендриваться, задницу старушке лизать? Лично я не по этим делам. Не в кайф.
— Какого фашиста?..
Это всё, на что его хватило.
Стар слушал короткие гудки, в упор не припоминая, сам ли он стукнул кулаком по рычагу или гад Воробей трусливо бросил трубку. А собственно, какая разница? Тем более что Воробей сделал свое хорошее шестерное дело: поставил его в известность. Торчал бы, как идиот, полчаса возле метро… а послезавтра одноклассники делали б одинаковые морды кирпичом: «Сорри, Стар, я думал(-ла), ты в курсе». Бесстыже списывая у нее под носом, — «тише воды!» — и только он один не смел бы поднять глаз выше учительского стола…
И чья, хотелось бы знать, идея? Открывачка припомнил переэкзаменовку в позапрошлом году? Бейсик — из любви к искусству эксперимента над человеком? Или Марисабель — как всегда и всюду, из ревности?
От последнего предположения его бросило в краску. И в пот; но всё равно пора в душ.
Какие все–таки козлы! Он вылил на плечи полбанки геля и начал размазывать его по груди и подмышкам. Во всем классе о том, кто такой Лиловый полковник, раньше знала максимум одна Дылда, и то не факт. Да он им глубоко пофиг, тот полковник. Тут другое. Просто в кайф чувствовать себя сильнее и круче кого–то, особенно если этот кто–то показал слабину. И вдесятеро в кайф — если перед ним, кем–то, предстояло послезавтра трястись со шпорами под партой, но в свете последних событий уже далеко не так страшно…
То есть перед ней.
Лиловый полковник… Он, Стар, знал. Он прочел всё, что нашел на эту тему в Интернете. Да, диктатор, да, жестокий и кровавый, но она… Принцесса! Настоящая! Ей, наверное, стоило заикнуться, и тут же делалось всё, чего б она ни пожелала, и целый Срез без остатка принадлежал ей… с ума сойти. Так странно, а раньше он смотрел на нее — и не замечал. Стар облизал губы: хлорированная вода с мыльным привкусом геля. Да кто сказал этим придуркам, что они вообще достойны переступить порог ее дома?!
Под мышками кололось. Намылился и прошелся бритвой: если в жару отпускать там волосья, никаких дезиков не хватит. На всякий случай поскреб и щеки, хотя они, честно говоря, повода не давали. Открывачка, Лысый и некоторые другие пацаны солидно, по–взрослому обсуждали проблемы, связанные с бритьем, и Стар время от времени сомневался, всё ли с ним в порядке. И прыщей почему–то нет: с одной стороны, вроде бы классно, а с другой — это же, по идее, признак полового созревания… Как всегда, окинул себя в зеркале в полный рост. Да ладно!..
Приоткрыл дверь, впуская иллюзию прохлады, убедительную первые пару секунд:
— Ма! Ты рубашку погладила?
— Сейчас, Сережа, у меня суп на плите.
— Ну ма!!!
— Ты что, сильно торопишься? — Она выглянула из кухни, вся в бисеринках пота. — По–моему, у тебя еще есть время. Я освобожусь через десять минут.
Он вздохнул:
— Давай побыстрей, а? Надо еще цветы купить.
— Что, кроме тебя некому?
— Я же староста класса.