Письма с острова Скай
Шрифт:
Я приобрела у трактирщика карту, на которой он отметил карандашом мамин дом, и компас. Сейчас я пристроилась на крыльце почты, дописываю это письмо и жалею, что из детского упрямства не купила зонт. Дождь льет как из ведра, и не найти машины, которая подвезла бы меня до места, а идти туда восемь с лишним миль. Но мы же с тобой ходили на такие расстояния! Я сменила туфли на ботинки и готова отправиться в путь. У моей матери есть дом на острове Скай, я намерена найти его, и никакой дождь не сможет помешать мне!
27 августа 1940 года
Милая Мэйзи!
Скрестив
Сколько я тебя знаю, ты всегда хотела узнать, где твои корни. Тебя страшно волновали «где», «как» и «почему» твоего происхождения. Только будь осторожна. Не все отцы такие же шалопаи, как мой, но я не хочу, чтобы ты испытала разочарование. Я слышал твои предположения о том, кем мог бы быть твой отец. Эрл? Генерал? Актер? Вот только в твоем списке не было фермера с маленького острова.
С другой стороны, разве поиски прошлого могут быть иными? Оно удивляет, волнует, может, даже немного пугает, ведь нам неизвестно, что мы найдем. Но я знаю, ты должна как минимум посмотреть. Ты не поймешь, правильным ли курсом идешь по жизни, пока не увидишь, что привело тебя к сегодняшнему дню.
Ты спрашивала, не поторопились ли мы и можем ли доверять собственным чувствам. Моя сладкая девочка, я никогда не стал бы подталкивать тебя к тому, в чем не был бы полностью уверен. Разумеется, обдумывай все сколько потребуется. Но ответь мне только на один вопрос: в тот момент, когда ты сказала «да» и взяла меня за руку, что ты чувствовала?
Что касается меня, то мне показалось, будто мое сердце вот-вот вырвется из груди, и я храню это ощущение. Каждый раз, когда мне вспоминается, как я стоял по грудь в воде под Дюнкерком, не зная, попадут ли в меня снаряды и доберусь ли я до нашего корабля, то мне достаточно подумать о твоей руке в моей ладони, и все кошмары рассеиваются. Из всего, что сейчас происходит в моей жизни, мое отношение к тебе — единственное, чему я доверяю.
Береги себя и напиши, как только сможешь.
Пекан-Милтен, Скай
Пятница, 30 августа 1940 года
Милый Пол!
Да, я отправилась искать «Сео а-нис» в тот дождливый день, когда прибыла на остров. Оглядываясь назад, скажу, что это было ошибкой. Б'oльшая часть моего пути пролегала по бездорожью (чему виной, скорее всего, мое неумение читать карту). На усыпанные цветами тропы Скоттиш-Бордерс это ничуть не похоже. Я карабкалась в горы, спускалась по крутым склонам, а вокруг не было никого, кроме овец. Обувь, на которую я так рассчитывала, не справилась с грязью Ская, и мне то и дело приходилось останавливаться, чтобы вытащить застрявший и соскользнувший с ноги ботинок. Я взяла с собой чемодан (хотя любой разумный человек оставил бы его в городе), поскольку хотела переодеться в сухое, когда найду мамин коттедж, но вскоре поняла, что идея была неудачной: всего за несколько минут чемодан промок. Тогда я засунула его в щель в старой каменной ограде, чтобы забрать на обратном пути. Я его до сих пор не нашла.
Наконец мне встретился человек, шагающий с собакой в сторону Портри. Он заверил меня, что я уже рядом с Пейнчорраном, и указал путь к «Сео а-нис». Еще он добавил, что это единственное строение на том берегу залива и что я не пропущу его. И оказался прав.
Мне показалось, что в коттедже никто не бывал десятки лет. Это один из беленых известью домиков,
Рядом с коттеджем стоял еще один, гораздо более старый дом — низкая каменная постройка, крытая сгнившей соломой. За ним виднелся покосившийся забор, огораживающий садик — теперь весь заросший чертополохом. Вокруг было тихо, за исключением шума волн на галечном берегу и блеяния овец вдалеке.
Дождь сменился то ли густым туманом, то ли тонкой моросью. Я решила пройтись по берегу, поискать там какие-либо признаки жизни. Когда обходила дом, то спугнула стаю каких-то пернатых с крыши. А завернув за угол, Пол, я застыла как вкопанная.
Вся тыльная стена двухэтажного коттеджа, та, что выходит на море, переливалась цветом. Как будто итальянскую фреску каким-то чудом занесло на Гебриды. Беленую поверхность покрывали пятна и линии картин. Некоторые из них пришли прямо из гэльских легенд и колыбельных, которыми убаюкивала меня мама: женщины-шелки, выскальзывающие из своих тюленьих шкур на берегу; кольцо фей, танцующих вокруг дрожащего зеленого пламени; одетая в лепестки роз девушка, сидящая на скале и роняющая в море слезы. Картины сливались и переходили одна в другую: пара, танцующая вальс; блюдо с апельсинами; розовая жемчужина, мерцающая в открытой раковине. Затем шли образы, которые, как я догадалась, могли относиться только к прошлой войне: фургон «скорой помощи», несущийся сквозь взрывы мимо отрядов марширующих мальчиков. Водитель фургона выглядывал из окна кабины, его лицо склонилось в сторону залива, и в его зеленовато-карих глазах, клянусь тебе, плясали искорки.
— Это она нарисовала, — раздался голос за спиной. — Во время Великой войны, пока ждала.
Женщина была маленькой и опрятной, с черными, пронзительными, как у вороны, глазами. Чуть поодаль тарахтел древний грузовичок.
— Мне сказали, что в Портри кто-то расспрашивал об Элспет Данн.
Я смогла только кивнуть.
— И эти дураки послали тебя сюда. — Она плотнее запахнула шаль на своей груди. — Поехали-ка со мной.
Она взяла меня под руку, но я уперлась. У меня был трудный день.
— Ох, у тебя характер Элспет. Девчонкой она вечно ходила с насупленными бровями. В тебе я вижу то же самое, Маргарет Данн. — Должно быть, мое удивление было заметным, поскольку ее глаза внезапно смягчились и она улыбнулась. — Я твоя бабушка. Я ждала тебя.
А я-то думала, что она ни слова не знает по-английски и уж тем более не пишет и не читает на этом языке. Я всегда воспринимала ее как далекую бабку со Ская, слишком занятую своей фермой, чтобы навестить нас в Эдинбурге. Но это не означало, что ей не было до нас дела. Сколько себя помню, она присылала моей матери письма на гэльском языке каждый месяц. Но, Пол, оказывается, мама писала бабушке еженедельно! Она слала на остров убористо исписанные страницы, рассказывая о каждом моем шаге, о каждой моей мечте, о каждом желании, которое я загадывала перед сном. И фотографии! Мой первый день в школе, первый выпавший зуб, мой десятый день рождения, моя конфирмация — все заснятое на мамину старенькую складную фотокамеру. Бабушка сохранила все письма в сундуке в изножье кровати, а снимки подоткнула под крышку. Будучи далеко от Эдинбурга, она никогда не была далеко от нас.