Письма с острова Скай
Шрифт:
После чего я не мог не задаться вопросом о том, что ты об этом думаешь. Ты никогда не упоминала об угрызениях совести или неопределенности. Я не хотел передавать тебе слова Джонсона, потому что… потому что старался избавить тебя от чувства вины. Не хотел, чтобы ты пересмотрела свою точку зрения.
Решение всегда было за тобой, Сью, и это по-прежнему так. Тебе решать, захочешь ли ты продолжить наши отношения. Тебе решать, каким путем ты пойдешь дальше.
Что бы ты ни решила, знаю, что я навсегда…
Остров Скай
9 февраля 1916 года
Мой
В твоем письме больше дыр, чем в соломенной крыше. Или ты думал, что письму не помешает немного проветриться на долгом пути до Ская, или кто-то не захотел, чтобы ты сообщал мне о том, где ты есть и куда направляешься. За исключением «Франции», все названия местностей были вырезаны.
Оскорблена ли я тем, что сказал Джонсон? А кто не оскорбился бы, учитывая манеру выражений? Но удивлена ли я? Не очень. Когда ты отказался рассказать мне о его словах, я догадалась, о чем может идти речь.
Нет, для меня это было нелегко, но я старалась не показать, насколько именно. Ты на фронте и каждый день справляешься с проклятой запутанной реальностью войны. А это — моя личная война, Дэйви, и я не считала, что тебе нужно справляться еще и с моей проклятой запутанной совестью.
Когда я получила то письмо, в котором ты признался в своих чувствах, то не могла спать. Ночи напролет лежала без сна, пытаясь совладать с собственным сердцем. Чувства, которые я испытываю к тебе, такие яркие и такие новые. Но хотя мои чувства к Йэну изменились, они не исчезли, и он по-прежнему мой муж. Я не могу с легкостью отказаться ни от того, что было между нами, ни от клятв, которые мы дали друг другу.
Йэн — лучший друг Финли. Когда я росла, он всегда был рядом, и когда настало время выходить замуж, он казался единственным логичным кандидатом. Финли был вне себя от радости, когда я сказала Йэну «да». Но потом многое изменилось. Наши пути разошлись. Мои стихи напечатали, и я стала мечтать о жизни настоящего поэта. Хотела путешествовать, учиться, найти кого-то, кто читает и понимает Льюиса Кэрролла. Йэн же ничего так не хотел, как продолжать ту жизнь, которой всегда жил. Я уходила на берег и смотрела за горизонт, желая оказаться где угодно, лишь бы не на острове. Он уплывал в своей лодке вместе с Финли, зная, что, когда вернется, я по-прежнему буду там.
Что-то нарушилось между мной и Йэном еще до того, как я получила твое первое письмо. Мы расходились в противоположные стороны, влекомые разными мечтами и ожиданиями. В тебе я обрела родственную душу. Ты слышал то, что я хотела сказать. Йэн как будто бы и не слушал вовсе. Потом началась война, и он совсем ушел из моей жизни.
Право же, Дэйви, я не понимаю этого. Он никогда не был так далек от меня, пока жил дома, но теперь, уйдя на фронт, почти не пишет мне. О том, что происходит там, на войне, я узнаю из газет, от Финли, из писем, которые пишут домой другие мужчины со Ская. Но только не от Йэна. Не знаю, может, я что-то такое сделала, но он закрылся от меня. Он всегда так реагировал на неприятности и проблемы: уходил от них, вместо того чтобы пытаться что-то сделать.
Я не ожидала, что полюблю кого-то другого. И не ожидала, что мой муж оставит меня одну, не сказав ни слова в качестве объяснения. Ничего этого я не планировала, но так случилось, и не могу сказать, что я несчастна.
Люблю тебя. И знаю, что это мое решение. Называй меня идеалисткой, но мне кажется, что просто так ничего не происходит. Ты вошел в мою жизнь в тот момент, когда Йэн вышел из нее. Ты оказался рядом как раз тогда, когда его не было. Это что-то
Ох, Дэйви, как же трудно мне было вновь вернуться в дом родителей, на маленький остров. Я чувствую себя как на витрине. Махэр знает о нас, и мне остается только догадываться, кто еще в курсе. Ночь за ночью я хочу остаться наедине со своими мыслями и воспоминаниями, хочу лечь и увидеть те жаркие, сотрясающие тело и душу сны о тебе. Но только я начну вспоминать, только пульс забьется чаще, как тут же послышится храп па или Финли вскрикнет что-то во сне, и все пропадает. Этот коттедж слишком мал, чтобы вместить их троих и меня с моими мечтами.
Место Первое
16 февраля 1916 года
Сью!
Да, цензоры прихватили меня! Они все же отослали письмо (порезав его как следует), но меня отчитали, напомнили о правилах и пригрозили, что если я не буду их соблюдать, то мне больше не позволят писать тебе. Мол, если письмо попадет во вражеские руки, то оно не должно раскрыть врагу нашу нынешнюю или будущую дислокацию, а также даты, когда мы будем там или тут. Словно боши не знают, где мы! Да они смотрят на французскую армию из-за мешков с песком прямо сейчас, когда я пишу это!
Я в конце концов обустроился здесь, в «Месте Первом» (буду пай-мальчиком и соблюду необходимую таинственность). Мы прибыли сюда на несколько дней позднее, чем остальная группа, и посреди ночи, когда большинство водителей были на дежурстве. Некоторые из них находились у пикета в деревне, от которой до окопов не больше километра, и там смены были по двадцать четыре часа. Нас проводили к длинному строению, где мы разыскали местечко посреди большой комнаты и упали на свои спальные мешки. Я спал так крепко, что не слышал, когда под утро после дежурства вернулась первая вахта. Ничегошеньки не заметил, пока меня не разбудили уже утром, швырнув в голову свернутые комком носки. Я открыл глаза и увидел Харри, который с улыбкой стоял у меня в ногах. Он всю ночь провел в пикете, а когда сменился и пришел в барак, то обнаружил на своем месте спящего меня.
Я буду работать на машине полевой скорой помощи вместе с парнем, которого все зовут Козырек: бывший футболист, очень молчаливый, в губах вечно зажата сигарета. Открывает рот он только для того, чтобы сменить догоревшую сигарету новой. Козырек тут почти с момента основания Полевой госпитальной службы, так что мне повезло с напарником, который сможет меня всему научить.
Только я приехал, как меня тут же загрузили работой. Мы занимаемся эвакуацией раненых — вывозим их с перевязочных пунктов в госпитали подальше от передовой. Большинство таких пунктов находится в нескольких километрах от линии фронта, так что мы почти ничего не видим, кроме дыма далеких разрывов.
Несколько ночей назад неподалеку был тяжелый бой. Один из раненых, которых я вез, был особенно плох. Он стоял под стеной дома, когда ударил снаряд и практически в пыль разнес каменную кладку. Мне пришлось ехать как можно аккуратнее до самого пикета, но дальше дороги в лучшем состоянии, и я понесся к госпиталю во весь опор. Потом один из медиков сказал мне, что еще бы пять минут, и пациента уже не спасли бы. Это не так уж много, но тем не менее показывает, что именно я делаю во Франции.
Ладно, Сью, если ты пообещаешь не переживать за меня, я сделаю то же самое. Я понимаю, почему ты поступила так, а не иначе. Твоя любовь слишком дорога мне, чтобы я отталкивал ее как раз в то время, когда тебе нужно, чтобы я ее принял.