Письма тебе
Шрифт:
Она будто держала в себе что-то неосязаемое, но очень важное.
Которое при изменении положения тела непременное уйдет, уплывет, растворится в этой немой, почти траурной тишине.
Которое необходимо было удержать ещё некоторое время во что бы то ни стало, попользоваться присутствием этого перед расставанием, почувствовать покой, тепло, внутреннее равновесие, которого не будет больше никогда.
Тот миг, который порой длится целую вечность в воспоминаниях и снах, потому что после него наступает пустота и безысходность,
Никогда.
Останутся только тяжелые воспоминания, которые навсегда упокоятся где-то там далеко за грудной клеткой, напоминающие о себе тупой ноющей болью, горечью содеянного, невозможностью это исправить и как-то облегчить боль.
Я думаю, что так выглядит человек, которому предстоит сделать что-то очень ответственное в своей жизни.
Принять решение один раз и навсегда. Остаться с этим решением. Никогда к нему не возвращаться.
В момент принятия таких решений нам кажется, что вот сейчас сделаю и все.
Я все решила.
Так будет правильно.
Но жизнь не так однозначна.
Жизнь впоследствии дает нам миллион поводов вернуться к тому самому важному моменту и пересмотреть свой поступок еще не один раз.
И каждый раз новое решение и новые обстоятельства приходят в голову, и, как водичка, точит изнутри и изводит мыслью о том, что была допущена ошибка. Роковая ошибка…
А что я?
Я ничего больше не помню. Видеть – видела, и все.
Возможно, так воспринимает себя спеленутый по всем швам маленький ребенок, лежащий в детской кроватке, не имеющий возможности и, наверное, способности делать какие-либо движения.
Может только смотреть и запоминать.
Запоминать, чтобы потом вспомнить и осмыслить.
Я смотрела не нее, смотрела на темноту за ней и буквально физически ощущала, что больше ее не увижу никогда, но должна обязательно сохранить эту картинку, вспомнить потом это ощущение похоронного молчания, когда решение уже принято, обратного хода нет.
Потом будет буквально физиологическое ощущение тяжести слова «никогда»…
Такой комнаты в своей сознательной жизни я не помню: ни в детстве, ни в старой квартире родителей, ни в новой. И уже не вспомню никогда.
Но я отчетливо помню тот момент.
В палате была Ты.
Ты прощалась со мной.
Ты приняла решение уйти от меня навсегда.
ПИСЬМО
Одно из первых моих ощущений себя почему-то связано не с оценкой меня моими приемными родителями: «Ты у нас самая красивая, самая замечательная, самая любимая!», а с собственной неожиданной оценкой.
В соседнем доме жила девочка, Милена Сокова.
Я считала ее невероятно красивой: длинные вьющиеся русые волосы, всегда схваченные пышными и воздушными бантами, тонкие черты белоснежного лица, точеная фигура.
На меня она производила впечатление «девочки с голубыми волосами».
А какой
Хотелось стоять и внимать, стоять и молчать, просто стоять и стоять рядом.
В общем, хотелось тянуться к прекрасному.
И очень, очень хотелось быть такой же красивой и такой же прекрасной.
И, кажется, не только мне: красота притягивает, правда?
Красивых любят сразу. К красивым сразу располагается общество.
А некрасивых обычно сторонятся или, что хуже, высмеивают. Факт.
Мы были примерно одного возраста, мы гуляли дворовой компанией вместе.
Уж я не знаю, какие мысли были у других детей с нашей улицы, но лично мне казалось, что я примерно также красива, с прекрасными вьющимися волосами, тонкими руками и ногами, очаровательным голоском и всеми атрибутами прекрасности обожаемого ребенка!
Мы же были подругами! Какие могли быть сомнения?!
Так вот, после очередной прогулки возвращаюсь я домой и на волне восхищения своей подругой подбегаю к зеркалу…
И, боже, ЧТО я там вижу?
Темное, очень смуглое лицо, стриженое «под мальчика» с короткой черной челкой из жестких прямых волос, широкий нос картошкой, короткие толстые ноги и руки.
И самое главное: девочка из зеркала говорила странным низким голосом, которому позавидовал бы любой мальчишка с нашей улицы!
Бессмысленно говорить, как я обалдела. Рыдала от обиды. Помню, я не могла остановиться.
Как же было страшно и обидно: оказывается, я была урод.
Причем полный урод. Урод навсегда. Я поняла это сама, без сторонней подсказки. В том возрасте, когда меньше всего это можешь понять и оценить.
Это был удар, беспощадный удар, удар ниже пояса или чего там еще: за что? Почему так? Почему я? Что-же делать?
К кому идет ребенок, когда ему плохо? Ребенок идет к маме.
Что ожидает ребенок от мамы? Тепла, успокоения, ласки, слов любви, ощущения того, что он самый-самый на свете и лучше просто не бывает.
Что сказала моя мама?
Она сказала так, будто отмахивалась от назойливой мухи, мешающей заниматься своими делами: «Я не понимаю, почему ты плачешь. Ты хорошая девочка, у тебя красивое платье. Ты не урод. Успокойся. Ты придумала себе полную ерунду».
Я не помню, чтобы она погладила меня по голове, поцеловала, обняла, успокоила. Дала как-то понять, что горестные мысли ребенка или его поступки с легкостью перекрываются теплом материнской любви, нежности, тепла и понимания. После которого наступает успокоение и приходит надежда, что все будет хорошо.
Это ощущения без объятий, без «погладить по голове», без слов любви будет потом преследовать меня всю жизнь.
Я всю жизнь буду чувствовать острую нехватку этого, метаться в поисках вариантов, куда и к кому приткнуться и прижаться, но ВПЕРВЫЕ это ощущение я помню именно тогда.