Письма живого усопшего
Шрифт:
Если у кого-нибудь возникнет вопрос, что думаю я сама об этих письмах, считаю ли я их подлинными сообщениями из невидимого мира, я отвечу утвердительно. В выпущенных местах, касающихся моей личной жизни, было много намёков и указаний на обстоятельства, которые мне лично были неизвестны, и все, которые мне удалось проверить, оказались безошибочны. Если предположить излюбленную телепатическую теорию современных психологов, то чья же телепатия проявилась в этих письмах? Подруга, о которой я упоминала, не могла этого сделать, так как содержание писем было и для нее такой же неожиданностью, как и для меня.
Но
Должна прибавить, что если бы не моё полное доверие к источнику этих писем и не такое же доверие моих друзей ко мне, книга эта совсем не могла бы возникнуть. Ибо сомнение в невидимом авторе или в видимом посреднике парализовало бы обоих в такой мере, что их работа не могла бы осуществиться.
Что касается лично меня, то эти письма содействовали окончательному уничтожению во мне всякого страха смерти, они укрепили мою веру в бессмертие и они же превратили для моего сознания потустороннее существование в такое же жизненное и реальное, как и наша жизнь на земле. Если они дадут хотя бы одному читателю такое же радостное чувство бессмертия, какое они дали мне, то я буду вполне вознаграждена за свой труд.
Тем же, кто склонен порицать меня за обнародование этой книги, я могу сказать только одно: я всегда стремилась отдать миру всё самое лучшее во мне, а эти письма, — думается мне, — может быть, самое лучшее из всего, что я могу отдать».
Предисловие автора к изданию 1919 года
Однажды вечером в Париже (это было в прошлом году) я вдруг почувствовала, как что-то настойчиво побуждает меня взять в руки карандаш и писать, хотя я не имела абсолютно никакого представления о чём именно. Подчиняясь этому, поступающему как будто извне, импульсу, моя рука скользила по бумаге, и вскоре передо мной появилось замечательное послание личного характера за подписью «X.».
Смысл послания был очевиден, но меня удивила подпись.
На следующий день я показала его приятельнице и спросила, не знает ли она, кто такой «X.».
«Ну как же, — ответила она, — разве ты не знаешь, что за этой подписью обычно скрывается наш знакомый, м-р **».
Об этом я не знала.
В это время м-р ** находился за шесть тысяч миль от Парижа и, как мы обе считали, — в мире живых. Но через день или два из Америки пришло письмо, в котором сообщалось, что м-р **, находившийся на западе Соединённых Штатов, умер за несколько дней до того, как я получила в Париже записанное автоматическим способом письмо-послание за подписью «X.»
Насколько мне известно, в Европе я была первым человеком, узнавшим эту печальную новость, и я немедленно сообщила своей приятельнице о смерти «X.» Её это не удивило; более того, она сказала мне, что подобное предчувствие появилось у неё уже несколько дней назад, когда я показала ей письмо «X.», но тогда она решила промолчать.
Нет нужды говорить, что этот необычный инцидент произвёл на меня сильное впечатление...
Но при этом к вопросу возможности общения между двумя мирами я продолжала относиться на удивление равнодушно. Спиритуализм никогда не вызывал у меня особого интереса, и я не читала даже самых общеизвестных работ на эту тему...
В течение нескольких последующих недель таким же автоматическим письмом были записаны ещё несколько писем за подписью «X.», но вместо того, чтобы ощущать положенный в таких случаях энтузиазм, я со всё большей неохотой подчинялась необходимости записывать письма, и только моя приятельница смогла убедить меня в том, что я должна продолжать этим заниматься и что если «X.» действительно хочет что-то поведать миру, то я должна рассматривать записи как редкую привилегию, как предоставляющийся мне шанс помочь ему...
Постепенно, по мере того как я преодолевала своё предубеждённое отношение к автоматическому письму, я находила всё больший интерес в том, что «X.» сообщал мне о жизни вне Земли...
Когда мне впервые предложили опубликовать эти письма с моим собственным предисловием, я отнеслась к этой идее без особого энтузиазма. К тому времени я уже написала несколько книг, более или менее известных, и прочность моей литературной репутации уже была для меня предметом некоторого тщеславия. И мне вовсе не хотелось прослыть эксцентричной, или, что называется, женщиной «со странностями». Я согласилась указать в предисловии, что письма были записаны мной методом автоматического письма, что, в общем-то, было правдой, хотя и не всей правдой. Такая формулировка удовлетворила мою приятельницу, но с течением времени она перестала удовлетворять меня. Она показалась мне не до конца искренней.
Я долго ломала голову над этой проблемой... Окончательно этот вопрос разрешился, когда уже примерно две трети писем было записано; я решила, что если я вообще опубликую когда-либо эти письма, то опубликую их с предельно откровенным вступлением, в котором изложу все обстоятельства их получения.
Надо сказать, что интерес, который вызвали «Письма Живого Усопшего», изданные одновременно в Лондоне и Нью-Йорке, меня поразил. Начали поступать просьбы о предоставлении права на перевод, я оказалась буквально завалена письмами, поступающими со всех концов земного шара. Я написала множество ответов, но ответить на все письма было просто невозможно.
В первой книге я не сообщала о том, кто автор этих писем, так как чувствовала, что не вправе этого делать без согласия его семьи; но летом 1914 года, когда я ещё жила в Европе, в «New York Sunday Word» появилось довольно пространное интервью с м-ром Брюсом Хэтчем, в котором он выразил уверенность в том, что «Письма» являются подлинными посланиями его отца — покойного судьи Дэвида П. Хэтча из Лос-Анджелеса (штат Калифорния)...
После того, как письма в 1913 году прекратили поступать, в течение почти двух последующих лет я ощущала присутствие «X.» только два или три раза, когда он передал мне несколько кратких советов, касавшихся моих личных дел.