Письма. Часть 2
Шрифт:
________
Очень радуюсь нашему сожительству в сборнике. [321] Всего хорошего.
Шлю привет.
МЦ.
Вшеноры, 11-го марта 1925 г.
Дорогой Валентин Федорович,
Дай Бог всем «коллегиям» спеваться — как наша! С выбором второго стиха Р<афаль>ского («устали — стали») — вполне согласна, это лучший из остающихся, хотя где-то там в серединке — не помню где — что-то и наворочено. Стихи Бржезины берите какие хотите, — вполне доверяю выбору Вашему и Сергея Владиславовича. — И затяжной же, однако, у нас сборник! Не успеет ли до окончательного прекращения принятия рукописей подрасти новый сотрудник — мой сын?
321
«Поэма Конца»
Очень рада буду, если когда-нибудь заглянете в мое «тверское уединение» (стих Ахматовой), [322] — мне из него долго не выбраться, ибо без няни. Серьезно, приезжайте как-нибудь, послушаете «на лужайке детский крик», [323] погуляем, поболтаем. Только предупредите.
Шлю Вам сердечный привет.
МЦ.
Вшеноры, 12-го августа 1925 г.
Дорогой Валентин Федорович,
322
Имеется в виду стихотворение А. Ахматовой «Уединение», написанное в Тверской губернии
323
Из стихотворения французского поэта Пьера Беранже «Урок» в переводе В. С. Курочкина
Спасибо за сведение, — об отзыве, естественно, ничего не знала. Фамилия Адамович не предвещает ничего доброго, [324] — из неудавшихся поэтов, потому злостен. Издал в начале революции в Петербурге «Сборник тринадцати», [325] там были его контрреволюционные стихи. И, неожиданная формула: обо мне хорошо говорили имена и плохо — фамилии.
Но отзыв разыщу и прочту.
Заканчиваю воспоминания о Брюсове. [326] Зная, что буду писать, ни Ходасевича, ни Гиппиус, ни Святополка-Мирского не читала. [327] По возвращении С<ергея> Яковлевича) устрою чтение, — м. б. приедете? С<ергей> Я<ковлевич> возвращается недели через две, несколько поправился.
324
В. Ф. Булгаков сообщил Цветаевой об отклике Г. Адамовича на ее «Мтлодца».
325
Сборник «Тринадцать поэтов»
326
Очерк «Герой труда».
327
Статьи: Ходасевич В. «Брюсов»; Гиппиус 3. «Одержимый (О Брюсове)»; Святополк-Мирский Д. П. «Валерий Яковлевич Брюсов»
Да! В «Поэме Конца» у меня два пробела, нужно заполнить — как сделать? Привет.
МЦ.
Вшеноры, 23-го августа 1925 г.
Дорогой Валентин Федорович,
Чтение Брюсова будет во вторник, 25-го, в 9 ч. на вилле «Боженка» у Чириковых (Вшеноры). Не известила раньше, п. ч. все никак не могли сговориться слушатели.
Очень жду Вас. Приехал С<ергей> Я<ковлевич> и также будет рад Вас видеть.
Итак, ждем Вас у Чириковых. Всего лучшего.
МЦветаева
Р. S. Переночевать Вам устроим, — п. ч. чтение в 9 ч. вечера, а посл<едний> поезд (в Прагу) 9 ч. 45 м<инут>.
Париж, 2-го января 1926 г.
С Новым годом, дорогой Валентин Федорович!
С<ергей> Я<ковлевич> желает Вам возвращения в Россию, [328] а я — того же, что себе — тишины, т. е. возможности работать. Это мой давнишний вопль, вопль вопиющего, не в пустыне, а на базаре. Все базар — Париж, как Вшеноры, и Вшеноры, как Париж, весь быт — базар. Но не всякий базар — быт: ширазский [329] — например! Быт, это непреображенная вещественность. До этой формулы, наконец, добралась, ненависть довела.
328
В. Ф. Булгаков обратился к Советскому правительству с просьбой разрешить ему вернуться в Россию. Он намеревался принять участие в подготовке празднования 100-летнего юбилея со дня рождения Л. Н. Толстого, в редактировании полного собрания его сочинений, в реорганизации толстовского музея и пр. В мае получил отказ
329
Шираз —
Но как же поэт, преображающий все?.. Нет, не все, — только то, что любит. А любит — не все. Так, дневная суета, например, которую ненавижу, для меня — быт. Для другого — поэзия. И ходьба куда-нибудь на край света (который обожаю!), под дождем (который обожаю!) для меня поэзия. Для другого — быт. Быта самого по себе нет. Он возникает только с нашей ненавистью. Итак, вещественность, которую ненавидишь, — быт. Быт: ненавидимая видимость.
Париж? Не знаю. Кто я, чтобы говорить о таком городе? О Париже мог бы сказать Наполеон (Господин!) или Виктор Гюго (не меньший) или — последний нищий, которому, хотя и по-другому, тоже открыто все.
Я живу не в Париже, а в таком-то квартале. Знаю метро, с которым справляюсь плохо, знаю автомобили, с которыми не справляюсь совсем (от каждого непереехавшего — чувство взятого барьера, а вы знаете — чего это стоит! — всего человека в один-единственный миг), знаю магазины, в которых теряюсь. И еще, отчасти, русскую колонию. И — тот Париж, когда мне было шестнадцать лет: свободный, уединенный, весь в книжных лотках вдоль Сены. То есть: свою сияющую свободу—тогда. Я пять мес<яцев> прожила в Париже, совсем одна, ни с кем не познакомившись. Знала я его тогда? (Исходив вдоль и поперек!) Нет — свою душу знала, как теперь. Городов мне знать не дано.
«В Париже человек чувствует себя песчинкой». Весь? Нет. Тело его? Да. Тело в океане тел. Но не душа в океане душ, — уже просто потому, что такого океана—нет. А если есть — бесшумный, недавящий.
Работать очень трудно: живем вчетвером. Почти никуда не хожу, но приходят. Квартал бедный, дымный, шумный. Если бы осталась, переехала бы за город. Не могу жить без деревьев, а здесь ни кустика. Страдаю за детей.
Уже просила Слонима похлопотать о продлении мне «отпуска» (с сохранением содержания) до осени. [330] Страстно хочу на океан. Отсюда близко. Боюсь, потом никогда не увижу. М. б. в Россию придется вернуться (именно придется — совсем не хочу!) [331] или еще что-нибудь… Хочется большой природы. Отсюда близко. На лето в Чехию — грустно звучит. Ведь опять под Прагу, на холмики. Глубже, с детьми, трудно, — быт и так тяжел.
330
При получении ежемесячного пособии от чехословацкого правительства выезд из Чехословакии (отпуск) разрешался лишь на срок 2–3, максимум 4 месяца.
331
В случае переворота, не иначе, конечно! (примеч. М. Цветаевой)
Если можете, дорогой Валентин Федорович, похлопочите. Мне стыдно Вас просить, знаю, как Вы заняты, знаю и ужасающую скуку «чужих дел». Но Слонима я уже просила, а больше некого. У меня от нашей встречи осталось сильное и глубокое человеческое впечатление, иначе бы никогда не решилась.
Новый год походил на нестрашный Бедлам. С<ергей> Я<ковлевич> Вам писал уже. [332] Русский Новый год буду встречать дома.
Сердечный привет Вам и — заочно — Вашей супруге и дочке.
332
С. Я. Эфрон писал: «Русский Париж, за маленьким исключением, мне очень не по душе. Был на встрече Нового Года, устроенной политическим Красным Крестом. Собралось больше тысячи „недорезанных буржуев“, пресыщенных и вяло-веселых (всё больше — евреи), они не ели, а жрали икру и купались в шампанском. На эту же встречу попала группа русских рабочих в засаленных пиджаках, с мозолистыми руками и со смущенными лицами. Они сконфуженно жались к стене, не зная, что делать меж смокингами и фраками. Я был не в смокинге и не во фраке, а в своем обычном синем костюме, но сгорел со стыда. Потом рабочие перепились, начали ругаться и чуть было не устроили погрома. Их с трудом вывели».
Марина Цветаева
Пишу большую статью о критике и критиках. [333]
Париж, 9-го января 1926 г.
Дорогой Валентин Федорович, [334]
Письмо чудесное и деяние чудесное. Старого монстра [335] знаю, уверял меня, что в 1905 г. печаталась (его милостями) в «Журнале для всех» (мне было 11 лет, и в «Журнале для всех» не печаталась никогда). Когда опровергла, спорил.
333
Статью «Поэт о критике».
334
Письмо является припиской к письму С. Я. Эфрона
335
Миролюбов В. С.