Письма
Шрифт:
141. Аде Леверсон {149}
[? Оукли-стрит, 146]
[Начало мая 1895 г.]
Мой, дорогой, славный добрый друг, у меня нет слов, чтобы поблагодарить Вас за все, что Вы делаете для меня, но мы с Бози питаем к Вам и Эрнесту самую глубокую любовь.
Надеюсь, сегодня настроение у меня будет лучше. Ваша сердечная доброта вчера вечером была чудесна. Ваши цветы похожи на него — то, что Вы прислали их, похоже на Вас. Милый, милый друг, сегодня вечером я увижусь с Вами в 7.45. Ах, как Вы добры, нежны и прелестны! Всегда преданный Вам
149
Текст этого письма восстановлен неточно. Отчасти он базируется на «Автобиографии» Дугласа (1929), отчасти на существовавшем французском переводе, сделанном для Дугласа позже, когда в августе 1895 года он собирался выступить на страницах «Меркюр де Франс» со статьей в защиту Уайльда. Однако, когда Уайльду стало известно, что в статью включены несколько его писем к Дугласу, написанных в тюрьме Холлоуэй, он обратился к Шерарду с просьбой остановить выпуск статьи. Что и было сделано, в результате чего статья Дугласа в печати
Через несколько дней после выхода из Холлоуэя Уайльд переехал в дом Ады и Эрнеста Леверсон в Кортфилд-гарденз, откуда и посылается это письмо и где он оставался вплоть до своего окончательного заключения в тюрьму 25 мая.
Тейлор, Альфред Уотерхаус Сомерсет (1862(?)-?) — богатый и образованный англичанин, чей дом в Вестминстере был местом свиданий гомосексуалистов. Уайльд познакомился с ним в 1892 году. Он отказался выступить свидетелем на процессе Уайльда, а его собственный процесс, несомненно, в значительной степени уменьшил возможные шансы Уайльда на освобождение.
Оскар
142. Лорду Альфреду Дугласу
[? Кортфилд-гарденз, 2]
[20 мая 1895 г.]
Дитя мое, сегодня было испрошено, чтобы вердикты выносились раздельно. В этот момент, вероятно, вершится суд над Тейлором, а я получил возможность вернуться сюда. Моя прелестная роза, мой нежный цветок, моя лилейная лилия, наверное, тюрьмой предстоит мне проверить могущество любви. Мне предстоит узнать, смогу ли я силой своей любви к тебе превратить горькую воду в сладкую. Бывали у меня минуты, когда я полагал, что благоразумнее будет расстаться. А! То были минуты слабости и безумия. Теперь я вижу, что это искалечило бы мне жизнь, погубило бы мое искусство, порвало бы музыкальные струны, создающие совершенную гармонию души. Даже забрызганный грязью, я стану восхвалять тебя, из глубочайших бездн я стану взывать к тебе. Ты будешь со мною в моем одиночестве. Я полон решимости не восставать против судьбы и принимать каждую ее несправедливость, лишь бы остаться верным любви; претерпеть всякое бесчестье, уготованное моему телу, лишь бы всегда хранить в душе твой образ. Для меня ты весь, от шелковистых волос до изящных ступней, — воплощенное совершенство. Удовольствие скрывает от нас любовь, но боль открывает самую ее сущность. О, самый дорогой на свете, если к тебе придет некто, раненный безмолвием и одиночеством, опозоренный, превращенный в посмешище, ты сможешь исцелить его раны, прикоснувшись к ним, и возродить к жизни его душу, придавленную несчастьем. Ничто тогда не будет для тебя трудно, и помни: только эта надежда, она одна, побуждает меня жить. Ты для меня то же, что мудрость для философа и Бог для праведника. Сохранить тебя в моей душе — вот цель той муки, которую люди называют жизнью. О, любимый мой, самый дорогой на свете, белый нарцисс на нескошенном лугу, подумай о бремени, которое выпало тебе, бремени, облегчить которое может только любовь. Но пусть это тебя не печалит — лучше будь счастлив тем, что наполнил бессмертной любовью душу человека, который сейчас плачет в аду и все же носит в своем сердце блаженство рая. Я люблю тебя, я люблю тебя, мое сердце — это роза, расцветшая благодаря твоей любви, моя жизнь — пустыня, овеянная ласковым ветерком твоего дыхания и орошенная прохладными родниками твоих глаз; следы твоих маленьких ног стали для меня тенистыми оазисами, запах твоих волос подобен аромату мирры, и, куда бы ты ни шел, от тебя исходит благоухание коричного дерева.
Люби меня всегда, люби меня всегда. Ты высшая, совершенная любовь моей жизни, и другой не может быть.
Я решил остаться: так будет благороднее и красивее. Мы все равно не могли бы быть вместе. Мне не хотелось, чтобы меня называли трусом или дезертиром. Жить под чужим именем, изменять свою внешность, таиться — все это не для меня, которому ты был явлен на той горней выси, где преображается прекрасное.
О, прелестнейший из всех мальчиков, любимейший из всех любимых, моя душа льнет к твоей душе, моя жизнь — к твоей жизни, и во всех мирах боли и наслаждения ты мой идеал восторга и радости.
Оскар
143. РОБЕРТУ РОССУ {150}
[Тюрьма Ее Величества, Рединг]
10 марта 1896 г.
Мой дорогой Робби! Я бы хотел, чтобы ты поскорее написал мистеру Харгроуву, адвокату, и известил его о том, что, поскольку моя жена желает оставить за мной треть дохода в случае, если она умрет раньше меня, я не собираюсь мешать ей выкупить мою пожизненную долю в ее приданом. Я принес ей столько горя, я так безжалостно разрушил жизнь детей, что у меня нет никакого права препятствовать ей в чем бы то ни было. Она была бесконечно добра и участлива, когда приезжала увидеться со мной. Я доверяю ей во всем. Пожалуйста, сделай это немедленно и поблагодари моих друзей за желание помочь. Я чувствую, что поступлю правильно, если не буду перебегать ей дорогу.
150
Уайльд был переведен в Редингскую тюрьму 20 ноября 1895 года. Вначале он получил разрешение писать одно письмо в три месяца, и первые письма были, естественно, посланы жене и адвокатам. Констанс в это время жила в доме своего брата Отто Холланда Ллойда в Швейцарии. Сохранилось письмо Ллойда к жене, в котором он рассказывает о готовности Констанс простить мужа и не требовать развода. Ллойд также упоминает о посланном Констанс письме Уайльду, в котором она сообщает ему о своем прощении, пишет, что Сирил его никогда не забывает, а также о том, что той же почтой она отправила прошение о встрече с ним, ради чего готова приехать в Англию. В действительности она приезжала к нему всего один раз (о чем упоминается в письме Уайльда), 19 февраля 1896 года, чтобы сообщить о кончине леди Уайльд. Это была их последняя встреча. Впоследствии она писала брату: «Я приехала в Рединг в среду и увиделась с бедным О. Мне говорили, что он вполне хорошо выглядит, однако передо мной предстал совершенно погибший человек, ничего общего с тем, каким он был раньше».
Люнье-По, Орельен Мари (1869 1940) — французский актер и режиссер, поставивший в своем театре «Эвр» в Париже пьесу Уайльда «Саломея» (премьера состоялась 11 февраля 1896 года), сам исполнив роль Ирода. Стюарт Меррилл был в это время директором его театра.
Среди книг, посланных Мором Уайльду в Рединг, — «Божественная комедия» Данте на итальянском языке, латинский и итальянский словари и ряд других.
«Дама из Уимблдона» — Адела Шустер, дочь французского банкира, женщина, в которой чувство сострадания сочеталось с удивительным благородством натуры. Когда Уайльд был отпущен под поручительство между своими двумя процессами, она передала для него тысячу фунтов. По причине крайне маленького роста ее звали «мисс Крошка».
Пьеса Джонса, о которой идет речь в письме, — «Майкл и его потерянный ангел», премьера которой состоялась в лондонском театре «Лицеум» 15 января 1896 года; Форбс-Робертсон, Джонстон (1853–1937) — известный английский актер и режиссер. Спектакль, о котором пишет Уайльд, прошел всего десять раз.
Лемэтр, Жюль Франсуа Эли (1854–1914), Бауэр, Анри (1851–1915) и Сарси, Франциск (1827–1899) — ведущие французские театральные критики. Бауэр написал положительную рецензию на «Саломею», опубликованную в «Эко де Пари».
Росс и супруги Леверсон посетили Уайльда в тюрьме 25 февраля 1896 года.
Напиши, пожалуйста, также в Париж Стюарту Мерриллу или Роберту Шерарду и скажи, что я глубоко признателен за постановку моей пьесы; попроси передать мою благодарность Люнье-По — мне очень важно, что в дни бесчестья и позора меня все еще считают художником. Я бы хотел испытывать больше удовлетворения по этому поводу, но я абсолютно мертв для каких бы то ни было ощущений, кроме боли и отчаяния. Так или иначе, пусть Люнье-По передадут, что я вполне сознаю, какую честь он мне оказал. Ведь он и сам настоящий поэт. Боюсь, тебе будет трудно разобрать эти каракули, но уж извини: поскольку мне не разрешают пользоваться письменными принадлежностями, я совершенно разучился писать.
Поблагодари от моего имени Мора за книги; к несчастью, когда я берусь за греческих или римских поэтов, меня одолевает головная боль, так что мне от них мало пользы; тем не менее я глубоко тронут его вниманием. Попроси его передать мою благодарность даме из Уимблдона. Непременно напиши мне ответ и расскажи о литературных новостях — какие новые книги вышли и прочее; также о пьесе Джонса в постановке Форбса-Робертсона и о всех новых веяниях на лондонской и парижской сцене. Постарайся разыскать отзывы Лемэтра, Бауэра и Сарси о «Саломее» и изложи мне их кратко; напиши, пожалуйста, Анри Бауэру и передай ему, что труды его неизменно меня трогают. Роберт его знает. Было очень мило с вашей стороны, что вы меня навестили; непременно приезжайте еще. Ужас смерти, который я здесь испытываю, меркнет перед ужасом жизни; в безмолвных страданиях [несколько строк вырезано тюремным начальством], но не будем больше об этом. Я всегда вспоминаю о тебе с любовью. Твой верный друг
О. У.
Я бы хотел, чтобы Эрнест забрал с Оукли-стрит мою дорожную сумку, меховое пальто, прочую одежду и книги моего сочинения, которые я подарил моей дорогой маме. Попроси его узнать, на чье имя записан участок земли на кладбище, где она покоится. До свидания.
144. РОБЕРТУ РОССУ {151}
[Тюрьма Ее Величества, Рединг]
Суббота, [? 23 или 30 мая 1896 г.]
151
«Стихотворения» Дугласа были опубликованы в журнале «Меркюр де Франс» в конце 1896 года без посвящения Уайльду.
Ирвинг, Генри (1838–1905) — один из выдающихся актеров своего времени, в течение двадцати лет (1878–1898) руководивший театром «Лицеум». В период, о котором пишет Уайльд, «Лицеум» находился на длительных гастролях в Америке.
Письма Роберта Льюиса Стивенсона (1850–1894) были изданы после его смерти, в ноябре 1895 года, их непосредственным адресатом Сиднеем Колвином.
Дорогой Робби! Вчера я никак не мог собраться с мыслями, поскольку ждал вас только сегодня. Когда вы будете столь добры, что решите навестить меня снова, сообщите мне, пожалуйста, точную дату заранее. Все неожиданное выводит меня из равновесия.
Ты сказал, что Дуглас собирается посвятить мне сборник стихотворений. Напиши ему сразу же и скажи, чтобы он ни в коем случае этого не делал. Я не могу ни принять, ни разрешить подобного посвящения. Возмутительная и нелепая затея. Кроме того, в его распоряжении, к сожалению, находится ряд моих писем к нему. Я хочу, чтобы он немедленно передал их тебе все без исключения; тебя же я попрошу их опечатать. Если я умру здесь, уничтожь их. Если я выйду отсюда живой, я уничтожу их сам. Они не должны существовать. Сама мысль о том, что они в его руках, ужасает меня, и, хотя мои несчастные дети, разумеется, никогда не будут носить моего имени, все равно они знают, кто их отец, и я должен, как могу, ограждать их от любых дальнейших разоблачений и скандалов.
У Дугласа также находится то, что я ему дарил, — книги и драгоценности. Я хочу, чтобы и это было передано тебе — для меня. С частью драгоценностей он расстался при обстоятельствах, о которых я не буду распространяться, но часть он сохранил — например, золотой портсигар, жемчужное ожерелье и эмалевый медальон, который я подарил ему на прошлое Рождество. Я хочу быть уверен, что у него не осталось ни единого из моих подарков. Все это должно быть опечатано и храниться у тебя. Меня ужасает сама мысль о том, что он носит что-либо или просто владеет чем-либо из подаренного мной. Невозможно, конечно, избавиться от мерзких воспоминаний о двух годах, в течение которых я, к моему несчастью, держал его подле себя, и о том, как он вверг меня в пучину страданий и позора, утоляя свою ненависть к отцу и прочие низменные страсти. Но мои письма и мои подарки не должны у него оставаться. Даже если я выберусь из этой отвратительной ямы, меня ждет жизнь парии — жизнь в бесчестье, нужде и всеобщем презрении, — но я, во всяком случае, не буду иметь ничего общего с этим человеком и не позволю ему видеться со мной.
Итак, напиши ему немедленно и забери у него все, о чем я упомянул; пока это не сделано, я буду чувствовать себя еще более несчастным, чем обычно. Я знаю, что прошу тебя о нелегкой услуге, и, возможно, он ответит тебе в оскорбительном тоне, как ответил Шерарду, когда тот потребовал от него прекратить публикацию моих писем, но умоляю тебя, сделай это для меня. Как только ты все получишь, пожалуйста, дай мне знать и, кроме того, как в прошлом письме, сообщи мне все литературные и театральные новости. Напиши, почему Ирвинг уходит из «Лицеума», где он сейчас играет, и так далее; что в каком театре идет; кого обругал Стивенсон в своих письмах; и все прочее, что хоть на час вырвет меня из круга мерзких тюремных впечатлений.