Письма
Шрифт:
Остаюсь Ваш
Даниил Хармс.
«…большое спасибо за Ваш ответ…» <3 октября 1936>
Дорогой Борис Степанович,
большое спасибо за Ваш ответ. У меня было такое ощущение, что все люди, переехавшие в Москву, меняются и забывают своих ленинградских знакомых. Мне казалось, что москвичам ленинградцы представляются какими-то идеалистами, с которыми и говорить-то не о чем. Оставалась только вера в Вашу неизменность. За девять лет, что я знаю Вас, изменились все. Вы же как были, таким точно и остались, несмотря на то, что как никто из моих знакомых изменили свою внешнюю жизнь. И вдруг мне показалось, что Вы стали москвичом и не ответите на моё письмо. Это было бы столь же невероятно, как если бы я написал письмо Николаю Макаровичу, а он прислал бы мне ответ. Поэтому, получив сегодня Ваше письмо, я испытал
Когда кто-нибудь переезжает в Москву, я, ленинградский патриот, воспринимаю это как личное оскорбление. Но Ваш переезд в Москву, дорогой Борис Степанович, мне бесконечно печален. Среди моих знакомых в Ленинграде не осталось ни одного настоящего мужчины и живого человека. Один зевнёт, если заговорить с ним о музыке, другой не сумеет развинтить даже электрического чайника, третий, проснувшись, не закурит папиросы, пока чего-нибудь не поест, а четвертый подведёт и окрутит вас так, что потом только диву даёшься. Лучше всех, пожалуй, Николай Андреевич. Очень-очень недостаёт мне Вас, дорогой Борис Степанович.
Поражаюсь Вашей силе: столько времени прожить без комнаты и остаться самим собой. Это Вы, который говорил, что самый приятный подарок — халат с тридцатью карманами! Вы мне напоминаете англичанина, который пьёт восьмой день и, что называется, ни в одном глазу и сидит прямо как палка. Даже страшно делается. Все это, конечно, потому, что у Вас миллион всяких привычек и потребностей, но главные — чай и табак.
В следующем письме напишу Вам о своих делах. Сообщите только, по какому адресу Вам писать.
Хармс.
Н. И. Колюбакиной
«…спасибо за стихи Жемчужникова…» <Четверг. 21 сентября 1933 года. Петербург>
Дорогая Наташа,
спасибо за стихи Жемчужникова. Это именно Жемчужников, но отнюдь не Прутков. Даже, если они и подписаны Прутковым, то всё же не прутковские. И наоборот вещи Толстого вроде «Балет Комма» или «О том, дескать, как философ остался без огурцов», чистые прутковские, хоть и подписаны только Толстым.
Я показывал ногу д-ру Шап-о. Он пробормотал несколько латинских фраз, но, судя по тому, что велел мне пить дрожжи, согласен с твоим мнением. Кстати дрожжей нигде нет.
Чтобы ответить стихотворением на стихотворение, посылаю тебе, вчера написанные, стихи. [1] Правда, они еще не закончены. Конец должен быть другим, но несмотря на это я считаю, что в них есть стройность и тот грустный тон, каким говорит человек, о непонятном ему предназначении человека в мире. Повторяю, что стихи незакончены и даже нет ещё им названия.
1
Стихотворение «Подруга».
Даниил Хармс
«…ты прислала мне такое количество пивных дрожжей…» <Воскресенье 24 сентябоя 1933 года.>
Дорогая Наташа,
ты прислала мне такое количество пивных дрожжей, будто я весь покрыт волдырями как птица перьями. Я не знал, что они существуют в таблетках и продаются в аптеках. Мне просто неловко, что об этом узнала ты, а не я сам, которому эти дрожжи нужны. Твоё издание Козьмы Пруткова (1899 года) — лучшее, хотя в нем многих вещей не хватает. Вчера позвонил мне Маршак и просил, если я не занят и если у меня есть к тому охота, притти к нему. Я пошёл. В прихожей произошла сцена с обниманиями и поцелуями. Вполне были бы уместны слова: «мамочка моя!» Потом Маршак бегал вокруг меня, не давая мне даже сесть в кресло, рассказывал о Риме и Париже, жаловался на свою усталость; Маршак говорил о Риме очень хорошо. Потом перешёл разговор на Данта. Маршак научился уже говорить немного по итальянски и мы сидели до 3 ч. ночи и читали Данта, оба восторгаясь. Стихи, которые я хотел послать тебе, ещё не оконченны, а потому хорошо, что я не послал их.
А Колпаков, это действительно я.
Спасибо Машеньке за спички и махорку. <У меня как раз заканчивались все курительные запасы>
Даня.
«Кофея я не смогу пить…» <Воскресенье 24 сентябоя 1933 года.
Дорогая Наташа,
Кофея я не смогу пить. А лучше я пройдусь ещё на часок в парк, что бы воспользоваться тем, что называют природой, или попросту «самим собой».
Д.
А. И. Пантелееву
«Курск — очень неприятный город…» <23 июля 1932 года, Курск.>
Дорогой Алексей Иванович.
Курск — очень неприятный город. Я предпочитаю ДПЗ. Тут, у всех местных жителей я слыву за идиота. На улице мне обязательно говорят что-нибудь вдогонку. Поэтому я, почти всё время, сижу у себя в комнате. По вечерам я сижу и читаю Жюль Верна, а днём вообще ничего не делаю. Я живу в одном доме с Введенским; и этим очень недоволен. [2] При нашем доме фруктовый сад. Пока в саду много вишни.
2
Ср. в воспоминаниях Пантелеева:
«То, что он пишет о Введенском, вероятно, влияние минуты. С Введенским они были друзьями. Но А. И. мог и и раздражать Д. И. — своей фатоватостью, своим бабничеством, светской пустяшностью интересов, увлечениями дешевыми, „плотскими“ — вином, картами, „бабами“».
Простите, что пишу такую пустую открытку, но пока ещё на письмо нет вдохновения.
Передайте привет Самуилу Яковлевичу. [3]
Даниил Хармс
23 июля 1932 года
Курск,
Первышевская 16.
«…только что получил Ваше письмо…» <10 августа, 1932 года, Курск.>
Дорогой Алексей Иванович,
только что получил Ваше письмо. Очень рад, что Вы купаетесь и лежите на солнце. Тут нет ни солнца, ни места, где купаться. Тут всё время дождь и ветер, и вообще на Петербург не похоже. Между прочим, настроение у меня отнюдь не мрачное. Я чувствую себя хорошо и спокойно, но только до тех пор, пока сижу в своей комнате. Стоит пройтись по улице, и я прихожу обратно злой и раздраженный. Но это бывает редко, ибо я выхожу из дома раз в три дня. И то: на почту и назад. Сидя дома, я много думаю, пишу и читаю. Это верно, читаю я не только Жюля Верна. Сейчас пишу большую вещь под названием «Дон Жуан». [4] Пока написан только пролог и кусок первой части. Тем, что написано, я не очень доволен. Зато написал два трактата о числах. Ими доволен вполне. Удалось вывести две теоремы, потом опровергнуть их, потом опровергнуть опровержение, а потом снова опровергнуть. На этом основании удалось вывести ещё две теоремы. Это гимнастический ход, но это не только гимнастика. Есть прямые следствия этих теорем, слишком материальные, чтобы быть гимнастикой. Одно из следствий, например, это определение абсолютного температурного нуля. [5] Выводы оказались столь неожиданные, что я, благодаря им, стал сильно смахивать на естественного мыслителя. Да вдобавок ещё естественного мыслителя из города Курска. Скоро мне будет как раз к лицу заниматься квадратурой круга или трисекцией угла.
3
Маршаку.
4
«Дон Жуан» не был окончен. Пролог и начало первой части опубликованы: Хармс Д. Собрание произведений. Книга вторая. Bremen, 1978. С. 158–163. Письмо позволяет исправить предположительную датировку 1930 г.
5
См. текст «Бесконечность — вот ответ на все вопросы…», написанный 2 августа 1932 года. Опубликован Ж.-Ф. Жаккаром: Cahie`rs du Monde russe et sovie`tique. 1985. XXVI/3-4/. Pp. 307–308.
Деятельность малограмотного учёного всегда была мне приятна. [6] Но тут это становится опасным.
Для Молодой Гвардии [7] я ещё ничего не написал, но теперь, может быть, напишу.
Что такое, Вы пишете, с Самуилом Яковлевичем? Но его натуру не переделать. Если дать ему в день по стишку для прочтения, то он все же умудрится быть занятым целый день и ночь. На этом стишке он создаст теорию, проекты и планы и сделает из него мировое событие.
6
См. опубликованные Г. Урманом тексты «Сабля», «Cisfinitum», «Нуль и ноль», «О круге»: Хармс Д. Неизданное. Neue russische Literatur. Almanach, 1979–1980. 2–3 Salzburg, С. 135–142.
7
Имеется в виду готовившийся в издательстве сборник рассказов детских писателей, одним из составителей которого был Пантелеев. Сборник не вышел.