Письма
Шрифт:
086 Из письма к Кристоферу Толкину 23 октября 1944 (FS 57)
Только что выходил взглянуть на небо: шум стоит жуткий; давненько уже в небесах такой Великой Армады не собиралось. Полагаю, упоминать об этом можно; к тому времени, как ты получишь это письмо, какое-то место уже перестанет существовать, и весь мир об этом узнает — и успеет позабыть.....
Ничего толком не получается сделать: времени абсолютно нет; все время чувствую себя усталым — или смертельно скучаю. Кажется, если бы явился ко мне джинн и предложил исполнить желание: «Чего бы тебе действительно хотелось?» — я бы ответил: «Ничего. Поди прочь!»....
Что до богохульства, здесь уместно лишь вспомнить (там, где они применимы) слова: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» /*Лк. 23: 34*/, — или говорят. И отчего-то кажется мне, что Господа Нашего на самом деле куда больше огорчают те обиды, что мы наносим друг другу, нежели те проступки, что мы совершаем противу него, в особ, его воплощенной личности. А с лингвистической точки зрения нет особой разницы между «черт тебя побери», — произнесенного бездумно и даже в неведении о том, сколь велик и грозен Единый Судия, — и тем, о чем ты пишешь. Слова как сексуальные, так и сакральные утратили всякий смысл, сохранив разве что тень былой
087 К Кристоферу Толкину 25 октября 1944
Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд
Дорогой мой друг, вот тебе еще немного «Кольца»: понаслаждаться (я надеюсь!) и покритиковать; а вот возвращать не нужно. До конца «Четвертой Книги» осталось две главы; а после того надеюсь докончить «Пятую» и последнюю. Вчера написал длинное авиаписьмо; до твоего дня рождения напишу и еще (уж, разумеется!). Боюсь, эта посылочка вовремя к тебе не поспеет.
«Дорогой мистер Толкин, я только что прочел вашу книгу «Хоббит» в одиннадцатый раз и хочу рассказать вам, что я о ней думаю. Я думаю, что ничего более замечательного я не читал. Просто описанию не поддается... Ух, класс! Просто удивляюсь, почему она не популярна еще больше... Если вы написали еще какие-нибудь книги, пожалуйста, не сообщите ли вы мне, как они называются? Джон Барроу, 12 лет
Уэст-таунская школа, Уэст-таун, Пенсильвания».
Вот, подумал, выдержки из полученного вчера письма тебя позабавят. Эти письма — а я их до сих пор время от времени получаю (если не считать ароматов фимиама, которых человек падший ну никак не может не посмаковать) — меня отчасти удручают. Сколько же тысяч зерен доброго человеческого злака, верно, падает на бесплодную каменистую почву, если столь крохотная капелька воды способна так опьянить! Но, наверное, надо быть благодарным за милость и удачу, позволившие мне дать людям хотя бы эту каплю. Благослови тебя Господь, любимый мой. Как ты думаешь, удастся ли «Кольцо» и дойдет ли до жаждущих?
Твой родной папа.
До чего славно обнаружить, что американские мальчики на самом Деле до сих пор говорят: «Ух, класс!»
088 Из письма к Кристоферу Толкину 28 октября 1944 (FS 58)
Этот пустопорожний год тонет в унылой, пасмурной, скорбной тьме; такой тягучий и вместе с тем такой мимолетный и эфемерный. Что несет нам новый год и весна? Уж и не знаю.
089 Из микрофильмированного письма к Кристоферу Толкину 7-8 ноября 1944 (FS 60)
Нортмур-Роуд, 20, Оксфорд
....То, что ты заговорил о заботе твоего ангела-хранителя, внушает мне опасения, что в нем и впрямь нужда превеликая. Думаю, так оно и есть..... А еще ты напомнил мне о внезапном озарении (или, может статься, осознании, которое сей же миг облеклось у меня в голове в форму картинки), что я пережил совсем недавно, пробыв полчаса в церкви Св. Григория перед Святым причастием, в то время как там шло Quarant'Ore [1]. Я видел Свет Божий (или думал о нем); и в нем подрагивала одна крошечная пылинка (или миллионы пылинок, к одной-единственной из которых и был прикован мой смиренный разум), и мерцала белизной, потому что отдельный луч Света удерживал ее — и озарял. (Не то чтобы Свет разбивался на множество отдельных лучей; но само по себе существование пылинки и ее местонахождение по отношению к Свету образовывало прямую линию, и эта линия тоже была Свет.) И луч этот был Ангелом-Хранителем пылинки; не нечто, вставшее между Господом и его творением, но само внимание Господа — олицетворенное. Говоря «олицетворение», я не имею в виду просто-напросто фигуру речи, как это в языке людей принято, но вполне реальное (конечное) существо. А размышляя об этом с тех самых пор — ибо все это произошло мгновенно, нескладными словами этого не передашь, — и, уж конечно, не передашь великого чувства радости, что этому переживанию сопутствовало, равно как и понимания, что сияющая уравновешенная пылинка — это я (или любой другой человек, о котором я способен подумать с любовью), — я вот вдруг подумал, что (я говорю с опаской и понятия не имею, допустимо ли подобное представление; в любом случае, оно стоит особняком от видения Света и парящей пылинки) это — конечная параллель Бесконечного. Как любовь Отца и Сына (каковые беспредельны и равны) Олицетворена, вот так и любовь и внимание Света к Пылинке — тоже олицетворены (то есть одновременно пребывают и с нами, и в Небесах): любовь эта конечна, но божественна; т. е. ангельской природы. Как бы то ни было, милый ты мой, я получил утешение, что отчасти облеклось в эту причудливую форму, которую (боюсь) я так и не смог внятно передать: скажу лишь, что теперь я отчетливо представляю, как ты паришь и сияешь в Свете — хотя лицо твое (как лица всех нас) от него отвращено. Однако нам дано различить этот отблеск в лицах других (а также и в людях, воспринятых через любовь).....
В воскресенье мы с Приской поехали на велосипедах в церковь Св. Григория, под дождем и ветром. П. как раз сражалась с простудой и иной немощью, так что поездка непосредственной пользы ей почти не принесла, хотя сейчас ей уже лучше; зато мы послушали одну из лучших (и самых длинных) проповедей о. К. Превосходнейший комментарий на воскресное Евангельское чтение (исцеление женщины и дочери Иаира) благодаря сравнению трех евангелистов прозвучал необыкновенно ярко и живо. (П. особенно позабавило замечание, что святой Лука, сам будучи врачом, не порадовался предположению о том, что бедной женщине из-за докторов сделалось еще хуже, так что эту подробность он смягчил.) А еще — благодаря его ярким иллюстрациям из числа современных чудес. Сходный случай с женщиной, страдающей тем же самым недугом (из-за разросшейся маточной опухоли), которая мгновенно исцелилась в Лурде, так что опухоль пропала бесследно, а пояс оказался ей вдвойне широк. И еще одна невероятно трогательная история про маленького мальчика с туберкулезным перитонитом: он кг обрел исцеления, и родители горестно увезли его прочь на поезде, уже умирающего, в сопровождении двух медсестер. Поезд тронулся, проехал в пределах видимости грота. Мальчик сел на постели. «Я хочу пойти поговорить с девочкой», — в том же поезде ехала одна исцеленная малышка. Он встал, дошел до девочки, поиграл с ней, потом вернулся и сказал: «Я проголодался». Ему дали кекс, и две чашки шоколада, и гигантские сэндвичи с консервированным мясом, — и он все это съел! (Это было в 1927 году.) Вот так Господь наш велел дать маленькой дочке Иаира поесть. Так просто, так обыденно: ибо чудеса именно таковы. В реальной, повседневной жизни они —
Для обозначения этого чувства я создал термин «эвкатастрофа»: внезапный счастливый поворот сюжета, от которого сердце пронзает радость, а на глазах выступают слезы (я доказывал, что высшее предназначение волшебных сказок как раз и состоит в том, чтобы вызывать это чувство). И тут меня подтолкнули к мысли: а ведь особое воздействие его объясняется тем, что чувство это — внезапный отблеск Истины; все твое существо, скованное материальными причинно-следственными связями, этой цепью смерти, внезапно испытывает глубочайшее облегчение: как если бы вывихнутая рука или нога внезапно встала на место. Все твое существо вдруг понимает — если история обладает литературной «истинностью» на вторичном плане (подробнее смотри эссе): вот, оказывается, как на самом деле оно все действует в Великом Мире, для которого мы созданы. И в заключение я сказал, что Воскресение явилось величайшей «эвкатастрофой», возможной в величайшей Волшебной Сказке, и вызывает это ключевое чувство: христианскую радость, от которой слезы на глаза наворачиваются, потому что, по сути своей, она так сходна со страданием и приходит из тех пределов, где Радость и Страдание неразделимы и примирены, точно так же, как себялюбие и альтруизм теряются в Любви. Разумеется, я отнюдь не хочу сказать, что Евангелия рассказывают только волшебную сказку и не более того; но я решительно утверждаю: да, Евангелия и впрямь рассказывают волшебную сказку: самую великую из всех. Человеку-рассказчику предстоит спастись тем способом, что созвучен его природе: посредством волнующей истории. Но поскольку автор ее — высший Художник и Автор Реальности, — его волей эта история тоже сбылась и стала истинной на Первичном Плане. Так что в Главном Чуде (Воскресении) и в меньших христианских чудесах тоже, хотя и в меньшей степени, ты провидишь не только внезапный отблеск истины за кажущейся Anank^e [2] нашего мира, но отблеск, который на самом деле — луч света, пробившийся сквозь щели Вселенной вокруг нас. В один прекрасный день, совсем недавно, я ехал на велосипеде мимо Рэдклифф-ской больницы, как вдруг со мной приключилось одно из тех внезапных озарений, что порою приходят во сне (и даже под наркозом). Помню, как воскликнул вслух с абсолютной убежденностью: «Ну, конечно же! Конечно же, вот как оно все на самом деле работает!» Но я не смог воспроизвести последовательность аргументов, к этой мысли приведшую, хотя ощущение было такое, как если бы убедили меня доводы рассудка (пусть минуя рассуждения). И с тех пор я все думаю, что одна из причин, почему, когда просыпаешься, не удается уловить этот чудесный довод или секрет, заключается просто-напросто в том, что никаких доводов и не было; было (и, наверное, часто бывает) то, что ум (т. е. рассудок) воспринял истину напрямую, вне последовательности аргументов, с которыми приходится иметь дело в нашей растянутой по времени жизни. Впрочем, как есть, так есть. Спускаясь на грешную землю: я понял, что «Хоббит» — и в самом деле хорошая история, когда, перечитывая книгу (после того, как она как следует «отлежалась» и я смог от нее абстрагироваться), я внезапно ощутил довольно сильное «эвкатастрофическое» чувство от восклицания Бильбо: «Орлы! Орлы летят!».... И в последней главе «Кольца» из мною уже написанных, я надеюсь, ты заметишь, когда получишь (скоро уже отправлю!), как лицо Фродо становится мертвенно-бледным, убеждая Сэма в смерти хозяина, как раз в тот момент, когда Сэм утрачивает надежду.
А пока мы еще, так сказать, не ушли с крыльца церкви Св. Григория в воскресенье 5 ноября, мне там явилось трогательнейшее зрелище. Мы вышли из церкви: прислонясь к стене, там стоял оборванный старик-бродяга, на ногах — что-то вроде сандалий, прикрученных веревкой, на запястье висит старая жестянка, в другой руке — грубый посох. У него была бурая борода и, на удивление, «чистое» лицо; синие глаза завороженно глядели в даль; погруженный в свои мысли, он не обращал внимания на людей и уж точно не попрошайничал. Я не удержался: подал ему небольшую милостыню; бродяга принял деньги серьезно и кротко, учтиво поблагодарил меня — и вернулся к созерцанию. В кои-то веки я несколько ошеломил о. К., сказав ему, что, по-моему, старик куда больше похож на святого Иосифа, нежели статуя у нас в церкви, — по крайней мере, на святого Иосифа на пути в Египет. Казалось, это (что за счастливая мысль в наши подлые дни, когда нищета порождает только грех и несчастья!) святой бродяга! Я в любом случае за это поручился бы, но вот П. говорит, Бетти [3] ей поведала, что старик был на утренней мессе и причастился, а набожность его видна невооруженным глазом — настолько, что многим стала уроком. Не знаю уж почему, но меня это несказанно обрадовало и утешило. О. К. говорит, старик объявляется здесь примерно раз в год.
Что за необычное вышло письмо! Надеюсь, оно не покажется тебе совершенной невнятицей; ибо события подтолкнули меня к темам, о которых не порассуждаешь без вымарывания и переписывания, а в авиаписьмах такое невозможно!.... Ну, так докончим дневник..... В понедельник (если не путаю) скончалась курица — одна из близняшек-бентамок; разумеется, в тот же день была предана земле. Примерно с 10:40 до 12:50 общался с К. С. Л. и Ч.У., однако о пиршестве разума и диалоге душ почти ничего не помню; главным образом оттого, что мы настолько сходимся во взглядах. Утро выдалось ясное, шелковица в рощице под окном у К. С. Л. сияла бледным золотом на фоне кобальтово-синего неба. Но погода вновь ухудшилась; во второй половине дня разобрался с препакостнейшим делом. Поставил клеевые кольца на все деревья (в смысле, яблони): приладил 16 липких ловушечек. Потратил на это два часа, и примерно столько же на то, чтобы отмыть от этой гадости руки и инструменты. В прошлом году я этим делом пренебрег — и потерял 1/2 роскошного урожая в пользу «плодожорки». Не удивлюсь, если на следующий год яблони не зацветут: чего и ждать от этого «какокатастрофичного», падшего мира. Вторник: лекции; краем глаза увидел в «Птичке» бр. Льюис и Уильямса. В «Птичке» — пусто, просто красота! Пиво улучшилось, хозяин так и сияет, так и расплывается в приветственных улыбках! Даже камин ради нас растопил!....