Письменный стол
Шрифт:
Но конечно же нравственная идея не должна превалировать над художественным началом, над средствами воплощения, которые необходимы, чтобы она превратилась в произведение искусства. Как раз наоборот — и в этом я вижу пропасть между литературой 20–х и 70–х годов. Когда мы начинали, единственным неоценимым эталоном, отделявшим литературу от макулатуры, было требование новой художественной формы. Тема, не названная и поэтому особенно интересовавшая читателя, была «в крови», о ней спорили, она была результатом, а не станцией отправления. Под знаком повой формы были созданы «Города и годы», «Зависть», «Смерть Вазир–Мухтара», рассказы Зощенко — словом,
В ЗЕРКАЛЕ ФОЛЬКЛОРА{«Литературная газета», 1980, 23 июля. Беседу вела А. Ласкина.}
Когда мы в прошлый раз беседовали с В. А. Кавериным, он был погружён в изучение Венеции XVI века. Он сказал тогда: «Я прочёл гораздо больше, чем мне понадобится для новой книги. Многое мне не пригодится. Но я знаю по многолетнему опыту, что любая выдумка должна опираться на реальное знание».
Как мы увидим, эти знания действительно пригодились. А вот выдумка, которая первоначально заставляла героя жить сразу в двух измерениях — в Венеции эпохи Возрождения и среди нас, — переиначила сюжет и заставила задуматься над вопросом, каков же должен быть герой фантастического романа, действующий в нашей стране и в наши дни.
Ну а теперь подробнее о сюжете, о герое, о жанре…
Вениамин Александрович Каверин рассказывает:
— Я всецело погружён в новую книгу. И хотя с годами перестал торопиться, пишу почти каждый день. Решительный переход от реалистической прозы только кажется неожиданным. Я всю жизнь пишу сказки.
В этом году в издательстве «Детская литература» вышла книга «Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году». (Кстати, книгу украсили блестящие, на мой взгляд, изобретательные иллюстрации художника Г. и. Юдина.)
Пришла в голову мысль соединить мои сказки (которые неоднократно переиздавались) в одну книгу. Задача пе казалась сложной. Ведь почти все сказки происходят в одном выдуманном городке и в них действуют одни и те же герои. Однако пришлось придумать новый основной сюжет, на который, как на стержень, нанизывается вся книга от первой до последней страницы. II это повлекло за собой необходимость углубить характеры героев, приблизив их к реалистической прозе.
Меня всегда поражало буквально под ногами лежащее безграничное богатство русского фольклора. Можно сказать, что давний интерес к нему послужил как бы мостом и к той книге, над которой я сейчас работаю. Рассказать о пей трудно. На этот раз мой сюжет основан не на наблюдениях, а на воображении, и в этом смысле книга прямо противоположна, скажем, трилогии «Освещенные окна». Еще нет названия, но жанр ясен. Это роман–сказка. Может быть, кое–что объяснит читателям эпиграф, который я взял у Евгения Шварца: «Я не волшебник, я ещё только учусь…» Он адресован, разумеется, моему герою.
В сказках чудеса никогда не объясняются, они представляются как данность. Мне показалось важным и интересным — и для детей, и для взрослых — попытаться объяснить нравственную целесообразность этих чудес.
Это трудно представить, но мой герой возникает из соединения звука пастушьей дудочки, пылинок в лунном свете, одиночества старого астронома, тишины заснеженного академического посёлка и ошибки паспортистки.
Книга полна необыкновенных происшествий. Как всегда, я не пренебрегаю испытанным орудием сюжета. Мои герои — не только этот юноша, который становится чем–то вроде современного Ивана Царевича, но и Девушка, которая пишет стихи и на которую нельзя смотреть не улыбаясь, мудрый старый Ворон, Кот, ленивый, но наблюдательный, добродушная Шотландская Роза… Но против кого же направлены их усилия? Обдумывая эту сторону сюжета, я перебрал всех носителей зла в мировой литературе. Мне не пригодился ни Мефистофель, ни Воланд, ни Кощей Бессмертный. Но я вспомнил о походе аргонавтов, о битве Ясона с воинами, выросшими из зубов дракона, воинами, которых он должен был победить, чтобы добыть золотое руно. Так повествует древнегреческое сказание. Но в моей книге один из этих воинов только притворился мёртвым и с тех пор путешествует во времени, меняя облик, но оставаясь носителем зла.
Теперь это современный человек, молодой и красивый, единственный владелец ЭВМ в маленьком городе Шабарша. По должности он только Главный Регистратор, а по существу — вся жизнь города в его руках. Что же касается Венеции, то одно из его зловещих преступлений было совершено именно в этом городе в эпоху Ренессанса.
Работа в разгаре, но она прерывается заботами о выходе восьмитомного собрания сочинений. Сейчас готовится к изданию третий том.
КАЖДАЯ КНИГА - ПОСТУПОК
БОЛЬШОЙ УРОК
Нигде, кроме Первого съезда писателей, у нас так много и разнообразно не говорили о литературе в собственном значении этого слова. До августа 1934 года наши ежедневные беседы о словесности были в значительной степени локальны или региональны. Мы сражались со всяческими группировками, спорили друг с другом, изучали теорию, почти пе замечая щедрого обилия хлынувших в литературу новых имён. Быть может, это происходило ещё и потому, что новое в искусстве как–то не очень выделялось на фоне необозримой и настойчивой новизны самой по себе жизни.
А между тем, если взглянуть на одну только ленинградскую литературу последних двух предсъездовских лет (а эту литературу я знал хорошо), то можно увидеть в ней произведения, по сей день украшающие наше искусство. Они останутся в нём и завтра. Достаточно назвать только что изданные тогда первые главы тыняновского «Пушкина», вторую часть «Петра I» Алексея Толстого, «Голубую книгу» и «Возвращенную молодость» Зощенко, «Ворона» и «Якобинский заквас» Ольги Форш,, «Похищение Европы» Федина… Я говорю тут об одной прозе.
Все эти авторы, так же как Маршак, Корней Чуковский, Тихонов, Чапыгин, Шишков, Слонимский, Николай Никитин, Шварц, Олейников, Корнилов, Саянов, Прокофьев, Соболев, Браун, Герман и ещё несколько человек, были в составе ленинградской организации на Первом съезде. Жаль, что не оказалось среди нас тогда Ахматовой и Заболоцкого.
На съезд я ехал из Ленинграда с разными чувствами, с разными мыслями. Литература у нас была очень молодая. Поколение тридцатилетних оказалось сформировавшимся поколением — ив жизни, и в искусстве. Мне было тридцать два года, и я был сложившимся писателем. Но именно в это время меня одолевали сомнения.