Письмо французской королевы
Шрифт:
Надо сказать, что за обедом в Китае салфетками не пользовались. Вместо них обедающим подавали маленькие квадратные полотенца, обработанные паром. Ими вытирали лицо и губы после каждого блюда. Китайцы считали, что это более гигиенично, чем использование сухих столовых салфеток, принятых у европейцев.
За тем обедом Тунчжи прислуживал Ли Ляньин. Так приказала Цыси.
А на другой день оба занемогли – и евнух и принц. У них открылась какая-то странная сыпь, начался жар…
Придворный врач с ужасом узнал оспу. Да такую стремительную! В Пекине было отмечено несколько случаев страшной болезни. Но не во дворце,
Конечно, судачили люди, он ее подцепил в каком-нибудь притоне!
Ну что же, за Тунчжи водилось множество слабостей, в том числе и эта – принц был блудлив. Причем любил самый грязный разврат. И чем грязнее, тем лучше. Его жена, на счастье, была беременна и не допускала его до себя, не то заразилась бы и она. Наверняка именно Тунчжи принес заразу во дворец.
Правда, странно, что в то же время заразился и Ли Ляньин. А также очень странно, что после обеда, на котором императрица почему-то заставила именно этого евнуха прислуживать сыну…
А вот говорят, что если горячим пропаренным полотенцем провести по лицу больного, покрытому заразной сыпью, а потом приложить к лицу намеченной жертвы, то заболеет и тот, чье лицо было вытерто, и тот, кто брал салфетку в руки…
Если кто умел складывать два и два, чтобы получить четыре, он и получил нужную сумму. Однако об этом предпочитали помалкивать. Вообще делали вид, что не умеют считать даже до двух, не то чтобы еще складывать числа.
Цыси горько рыдала, оплакивая сына. Конечно, ей было его жаль… Конечно, она могла убить одного Ли Ляньина. Но, поразмыслив, решила, как говорится, прикончить одним выстрелом двух куропаток.
Тунчжи… Он вырос. Ему уже не нужна опека матери. Он сам жаждал править страной, причем все больше склонялся к тому, чтобы отдать Китай во власть «белых дьяволов» и перенять всю ту европейскую заразу, которой был пропитан весь мир. Между прочим, и оспу в портовые кварталы привезли из Индии британские моряки! Так что рано или поздно Тунчжи, завсегдатай портовых кабаков, все равно заразился бы. Да еще и полдворца перезаразил бы, пока распознали бы болезнь.
Наверное, кому-то это могло показаться смешным – что императорский сын послужил орудием убийства евнуха. Однако Цыси придерживалась другой точки зрения: во имя желанной цели хороши любые средства, даже если они по степени превосходят самую цель.
Что же касается Ли Ляньина… Цыси, конечно, тосковала по нему втихомолку, но не так горько и долго, как предполагала. На свете много других мужчин, которые сочтут за счастье хранить верность императрице!
А самое важное… Важно, что она поняла: никто из ее любовников, временных или постоянных, не заменит главной любви ее жизни. Имя той любви было – Власть. И Власть не изменит Цыси – надо только не выпускать ее из рук. Власть будет вечно ей верна. Надо только вовремя убирать с дороги соперников. Конечно, мужские объятия доставляют великое наслаждение. Но ни с кем не испытывала Цыси такой услады, как от одного лишь осознания себя всемогущей правительницей страны. Муж, сын, евнух Ли Ляньин… Да стоит ли вспоминать о них? Теперь самая большая любовь ее жизни – Власть – снова принадлежала ей! А лучший придворный для поддержания этой власти – утонченное коварство.
Никакого проявления
Цыси вновь объявила себя правительницей Китая.
Правда, вдова Тунчжи была беременна. И если невестка родит наследника, тот со временем получит право занять трон… Это не устраивало Цыси. Вот только еще одна смерть в императорской семье была бы вызовом знатным фамилиям. Легко было расправиться с девкой, на которой хотел жениться Ли Ляньин. Но убить невестку… А, собственно, зачем? Можно поступить проще.
И Цыси создала невестке совершенно невыносимую жизнь. С нежной, приветливой улыбкой лишила ее всего самого необходимого. Куда-то вдруг исчезла, например, вся обувь, в которой только и могла передвигаться настоящая китайская красавица с изуродованными крошечными ножками. Вдова Тунчжи и шагу не могла шагнуть на своих копытцах, а служанки ее все до одной вдруг начали болеть, никто не мог прийти помочь ей. Она пыталась пройти по двору, смешно ковыляя, но падала наземь – и все хохотали вокруг. А императрица только качала головой: мол, какая глупая, какая неуклюжая, какая уродливая у меня невестка… Ах, бедняжка!
«Бедняжка» понимала, что дальше будет только хуже. Ей уже не хотелось жить. Но законы Китая таковы, что жертва Цыси не могла покончить с собой – за преступление против религии и нравственности вырезали бы весь ее род. Тогда молодая женщина просто прекратила есть, что не относилось китайскими законами к самоубийству, и через несколько дней умерла от истощения, так и не родив наследника.
Довольная Цыси назвала очередным императором своего четырехлетнего племянника Цзай Тяна, которому дали императорское имя Гуансюй, что означает – «бриллиантовый наследник». Цыси вновь стала регентшей и восхищенно отдалась Власти, предвкушая несколько лет полного, не делимого ни с кем блаженства.
Так приятно иногда пожить в свое удовольствие… Пусть отдохнет ядовитое жало ее коварства!
Она и не предполагала, какой сюрприз готовит ей судьба.
Наши дни, Франция
Может, и явилась бы к Алёне светлая догадка, повинуясь принципу – утро вечера мудренее, но просто не успела, потому что, лишь только наша героиня пробежала по прямой дороге, ведущей от Муляна к Френу и свернула в распадок, как неподалеку раздался странный треск. Он становился все громче, через пару секунд сделался вовсе оглушительным, и из-за поворота навстречу ей вынырнул знакомый «малыш «Рено» а при нем – Эсмэ, все в тех же очках и каскетке козырьком назад.
Парень резко затормозил и выскочил на дорогу с явным намерением заключить Алёну в объятия и облобызаться с ней. Ничего странного, все французы дружески чмокаются при встрече, однако у нашей героини возникло подозрение, что дружеским поцелуем дело на сей раз не ограничится. Поэтому она несколько попятилась и сказала вежливо, но холодно:
– Привет, Эсмэ. Возвращаешься со свидания с красоткой Бланш?
Конечно, это была издевка: возвращаться из Талле в Нуайер через Мулян – это примерно то же, что ехать из Москвы в Питер через Нижний Новгород. Однако, к ее изумлению, Эсмэ расплылся в счастливой улыбке: