Письмо на панцире

Ефетов Марк Симович

— Насчёт львов и черепах ты меня не поняла. Львы там не настоящие, а мраморные. И один лев спящий. А черепахи живые. Но их разве увидишь! Они как камни: голову и ноги под панцирь засунут, ты и не заметишь. Одна наша девочка о панцирь даже споткнулась. Думала, что это камень, а оказалось, черепаха.

— Такое и со мной было. А чего там ещё? Ну, рассказывай.

— Вот тебе и ну! Будешь в Алупке, сама поглядишь. Спи давай.

— Сплю, — сказала Вита, закрыла глаза и тут же заснула.

Спала она крепко и видела во сне большую черепаху с сумкой почтальона, а в сумке, будто прозрачной, письмо от папы. И конверт тоже

прозрачный. И всё, что написано в письме, насквозь видно. А в письме том написано: «Ой, Вита, как же мне без тебя плохо, как я без тебя скучаю. Я знаешь, чего…» Но дальше прочитать нельзя было. Черепаха прошипела: «Распишитесь — вам заказное».

Тут Вита проснулась…

Во время экскурсии Вита всё время поворачивала голову и глядела то в одно, то в другое окно автобуса. Море возникало то справа, то слева, и зелёные плюшевые горы стремительно пробегали в окне.

Вите досталось место на одном из задних диванчиков, и, если чуть приподнималась, она могла по затылкам сидящих впереди определить, кто ехал в этом автобусе. Она увидела торчащую голову Джен и курчавую Розы. А где же Василь и Толя? Василя она долго искала, понимая, что его голова могла спрятаться за спинкой сиденья. Но его она не нашла.

Шоссе свернуло с лесистой дороги, дома закрыли вид на море. Смотреть в окно стало неинтересно, и Вита стала пробираться вперёд, где на маленьком диванчике, спиной к лобовому окну, сидела Вера, а напротив неё Джен и ещё одна очень смуглая девочка, у которой вся голова была в жёстких, как из проволоки, колечках чёрных волос.

— Садись рядом. — Вера подвинулась. — Тут на двоих хватит места.

Они уже подъезжали к Воронцовскому дворцу, и Вита услышала только конец разговора Веры и Джен, которая сказала:

— У нас нет таких дворцов, но есть очень богатые и красивые дома. Там тоже есть картины лучших художников мира. Но нас туда не пускают…

Вита вошла во дворец вместе с Джен, и они друг другу помогали завязать тесёмки на тряпичных туфлях, в которых потом скользили по паркету музея.

Тут только надо сказать, что путешествие артековцев по залам музея началось не сразу.

Вера предупредила ребят:

— Придётся подождать гида. Дети, прошу вас не толпиться у двери. Музей никуда от вас не убежит. Вот пройдёт эта группа, и потом нас поведёт гид. Видите, сколько подошло автобусов. Надо соблюдать очередь. Ведь не только нам с вами хочется побывать в Воронцовском дворце.

Обидно было стоять в мягких музейных тапочках у двери, сквозь которую были видны картины в золочёных рамах, мраморные статуи, шёлковые обои, а в окне синее в белую полосочку море.

Вита и Джен сели на дубовую скамью. Вита думала о том, что надо бы запомнить всё, что она увидит, и рассказать об этом папе. Чем больше радовало Виту увиденное, тем сильнее хотелось, чтобы рядом с ней был папа.

Экскурсовод попался артековцам седобородый, чуть сгорбленный. Он так рассказывал о каждой картине, каждом кресле или статуе, зятем в парке об аллеях, о пруде, о лебедях, будто жил во времена Воронцовых. При этом он не только сам говорил, но всё время спрашивал, что непонятно, есть ли у ребят вопросы. Вита воспользовалась этим и спросила:

— Скажите, в этом парке водятся черепахи?

Встреча с черепахой-почтальоном запомнилась Вите, и ей хотелось узнать о ней как можно больше. А ведь этот гид, будто древний летописец, выскочивший из сказки,

действительно знал всё про всё.

— Ах, черепахи, — сказал он. — Как же, как же… Даже говорят, что у нас в Крыму есть черепаха, у которой на панцире что-то написано. Есть люди, которые видели её в районе Гурзуфа, но некоторые утверждают, что видели её и здесь, в Воронцовском дворце. Видеть-то её видели, но никто не поймал и не прочитал нацарапанное на панцире. А ведь говорят разное. Уверяют даже, что черепахе этой больше ста лет, что она жила ещё в те времена, когда дворец этот принадлежал царедворцам, и вот именно они…

Здесь он сделал паузу и махнул рукой, как бы отталкивая от себя что-то:

— Нет-нет, всё это только предположения. Я, например, никакой черепахи с письмом на панцире не видел, хотя живу и работаю здесь тридцать лет. Я, честно скажу, не верю сказкам о том, что на черепахе написано, где зарыты графские драгоценности, ну, проще сказать, клад. Об этом говорить не стоит… Нет ли у вас ещё вопросов?..

Этому гиду много вопросов задавала Джен. Он говорил с ней по-русски, а если она спрашивала по-английски, отвечал ей на английском языке.

Из Воронцовского дворца все артековцы уезжали радостные, только Джен была какой-то грустной.

В автобусе она сидела вместе с Витой и Верой. Джен смотрела в окно, но как-то рассеянно, и чувствовалось, что она смотрит и не видит, погружённая в свои мысли.

Вере хотелось вывести Джен из этого состояния, разговорить её.

— Джен, понравилось тебе в Алупке?

— Понравилось. Очень хорошо, интересно рассказывал гид. Он рассказал мне такое, о чём я не могла и думать.

— Значит, запомнится?

— Запомнится, только…

— Тебе не понравилось во дворце? — спросила Вита.

— Ах, — не смотрите на меня, — Джен отвернулась к окну, — я плаксивая девчонка. Но мне жаль его, жаль, очень жаль… Старый гид всё мне рассказал.

Тут надо вернуться к тому, что увидела и услышала Джен.

По дороге в Артек Джен ненадолго остановилась в Москве и была в Малом театре. В театре она видела большой портрет человека с высоким лбом, обрамлённым седыми волосами, добрым лицом и грустными глазами. «Кто это?» — спросила Джен. И ей сказали: «Это великий русский актёр Щепкин. Он так играл, что игрой-то это назвать нельзя было. Зрители забывали, что они в театре, им казалось, что перед ними купец или нищий, скряга или добряк — настоящий, живой, а не созданный актёром. Сотни актёров учились у Щепкина и так же, как он, радовали людей своим искусством». Джен узнала, что и спустя более ста лет в нашей стране помнят и чтут великого актёра Щепкина.

Прошло всего несколько дней, и Джен снова увидела Щепкина во весь рост. Он смотрел на неё из рамы портрета в одном из залов Воронцовского дворца.

Джен спросила гида: «Разве в Воронцовском дворце был театр?» — «Нет, театра не было, но Щепкин приезжал сюда во дворец к богатому графу с просьбой помочь бедным актёрам». Щепкин был великим актёром, однако граф никогда не забывал того, что Щепкин крепостной крестьянин. Неласково принял его Воронцов в тот раз, и по дороге в Ялту Щепкин умер в тесной почтовой карете, или, как сказала Джен, в дилижансе. Она объяснила Вере и Вите, что ей так грустно потому, что и сейчас в её стране миллионеры презирают бедняков и человека ценят не по способностям, а по тому, кто он — богач или простой труженик…