Письмовник
Шрифт:
Любимая моя! Подожди еще немного!
Я иду!
***
Любимый мой, родной, единственный!
Проснулась рано, лежала и думала о тебе.
Милый, это будет очень радостное письмо.
Но сначала нужно все рассказать по порядку — прежде всего про то, что, наконец, весь город завалило снегом.
Среди ночи проснулась и вспомнила, что сегодня на работу идти не надо и можно спокойно еще валяться в постели. И вот тут только почувствовала, как я устала
Рано утром проснулась по привычке — затемно, и слышу, как скребут лопаты за окном, вспомнила, что выпал снег, и опять такое счастье навалило! Снова заснула и спала уже до полудня, отсыпалась всласть.
Завтракать села перед снегопадом.
Потом просто так сидела у окна, словно перед сценой, и смотрела, как мокрые хлопья ударяются в стекло и медленно сползают.
Заварила себе крепкий чай. Никуда бежать не надо. Так хорошо!
Чай в стакане от заоконной зимы как-то особенно рдеет.
Не вытерпела, пошла погулять. Ввалилась в снегопад.
Иду и шалею от свежего чистого запаха.
День от этого запаха тоже ошалел, будто забыл роль и несет отсебятину.
И весь город какой-то одуревший.
У перекрестка во рту снежная каша, бормочет что-то.
Памятник был брюнет, а теперь альбинос.
Гадали, где живет снежный человек, а он тут, в скверике.
Ветки тяжелые, прогнулись, норовят схватить за загривок, каждой приходится кланяться.
Так здорово, что зима и снег! Особенно снег! Пришел все пересотворить.
Парк стоял ползимы пустотелый, сквозной, а теперь стал снежной дворцовой архитектурой — арки, башни, купола. Деревья так нависают над дорогой, что машины будто въезжают в снежные подворотни.
И вообще снегопад превращает все в одно целое. То каждый на свете жил сам по себе, а теперь всякая скамейка и тумба, не говоря уже о почтовом ящике, понимает полноту и единство существования, не имеющего швов.
Прохожий прячется под зонтом от снега. Один такой умный. Остальные просто отряхиваются, охлопывают себя варежками, а на плечах и шапках лепешки растут как на дрожжах.
В каждом дворе дети катают комки, лепят снежных баб.
Снег мокрый, липкий. Взяла в кулак, не удержалась, отгрызла кусочек.
Снегопад прыток, легконог, буен. Заражает собой весь город, но особенно мальчишек и собак. В школьном дворе старшеклассники сражаются в снежки, суют горстями снег друг другу в лицо, за шиворот. Шарфы валяются, шапки. Дворняга бросается с лаем за снежками, фыркает, кусает снег.
Смотрела, как собака радостно носится взад-вперед, разбрасывая слюни. Пес вдруг остановился прямо передо мной, взглянул удивленно, мол, чего ты тут стоишь, давай с нами! — потом зевнул, звонко щелкнув челюстями, и понесся
Дальше шагаю, сама не понимая, куда. Какая разница, если валит взахлеб?
На тротуаре оттиски подошв — елочкой.
Черные прогалины вокруг люков.
Залепило таблички с названиями улиц.
Снег летит неровно, с наклоном, и на подоконниках скапливается не равномерно, а косым углом.
И на деревья мокрый снег налипает только с одной стороны, стоят, как с белыми лампасами.
Мне навстречу лезет из снеговерти какой-то куст со свекольными прутьями. Ты знаешь, как он называется.
А вот велосипедист — перечит зиме. На колеса наматывается липкий снег. Соскочил и повел за руль.
Иду мимо стройки — под навесом деревянные мостки, грязные, мокрые, приятно пружинят при ходьбе, подкидывают вверх на каждом шагу.
Парикмахерша выскочила покурить, ловит снежинки огоньком сигареты, а хлопья у нее уже в волосах. Кто-то вышел, и из двери пахнуло приторной парикмахерской смесью. Как можно целый день этим дышать?
Потом шла мимо детского сада и заглянула в окно.
Стою и смотрю, как мамы и бабушки разворачивают костюмы и одевают детей — зайчики, снежинки, лисы, медведи. Один надел маску волка и пугает всех. Девочка натягивает белый гольф и скачет на одной ножке.
В другом окне огромная нарядная елка — то вспыхнет, то погаснет. В углу засовывают подарки в мешок.
А в последнем окне Дед Мороз застегивает Снегурочке сзади застежку на платье. Она глядится в зеркальце и красит губы. Живая, хоть и слепили из снега. И никто не удивляется.
Пошла домой.
Перебирала бумаги, задумалась. Похлопывала стопкой по губам. И так глупо получилось — порезала губу о край листа. Такой неприятный порез, очень больно.
Вечером решила пойти на концерт. Не очень люблю скандинавов, но все равно.
Не могу жить без музыки. Все наносное, ненужное слетает, как шелуха, остается только настоящее.
Но в этот раз почему-то не могла сосредоточиться, все кругом отвлекало, мешало.
В гардеробе топали ногами, отряхивались от снега, протирали залепленные очки.
Зашла в дамскую комнату, там пудрятся, мажутся, и банный шум в ушах. Так с ним и пришла в зал.
Пытаюсь войти в музыку, остаться наедине с собой, а не получается. Будто у музыки заусенцы.
Сижу и вижу облезлую позолоту ярусов, потертый бархат.
Кто-то шуршит конфетной оберткой, упал номерок. С улицы доносятся то сигналы пожарной машины, то сирена «скорой помощи».
Все время кончиком языка дотрагиваюсь до пореза.
Думаю о музыке, но мысль вся в прорехах.
Почему-то вспомнилось, как на даче ты чинил велосипед и поставил его вверх колесами посреди веранды. Инструменты лежали на газете. Я случайно задела бедром педаль, и колесо стало вращаться с легким шуршанием.