Пистоль и шпага
Шрифт:
Сидя на раскладном стуле, Наполеон мрачно выслушивал доклады генералов и маршалов, кивал, отдавал короткие распоряжения, и вновь погружался в свои думы. Ему было нехорошо. И от ломоты в теле, и от странного поведения русских, которые долго убегали от его армии, а теперь вот встали, и подвинуть их с места не удавалось даже лучшим полкам и дивизиям. Удар на правом фланге не принес успеха. Удалось только взять редут перед русскими позициями, а затем дело застопорилось. Флеши, эти смехотворные укрепления, устроенные русскими наспех и без особого тщания, держались. Наполеон даже приказал подать коня и съездил к ним, когда флеши захватили, и не смог понять, почему противник так цеплялся за эти развалины. А затем русские отбили флеши… Провалился и фланговый удар корпуса Понятовского. Поляки захватили Утицу, но далее не прошли, а потом их и вовсе выбили обратно. Адъютанты постоянно доносили о потерях, и те не радовали. Гибли не только солдаты
К полудню Наполеон велел прекратить атаки левого фланга русских и сосредоточиться на правом. В бой пошли еще не бывавшие в деле пехота и кавалерия. Это принесло успех. Корпус Богарне стремительным ударом овладел так досаждавшей французам батареей на пологом кургане и продвинулся на четверть лье вперед. Егеря, форсировав Колочу по наплавным мостам, отбросили русских к Горкам, где и остановились, наткнувшись на огонь русских батарей и пехоты. Встал и корпус Богарне. Генералы и маршалы слали к императору гонцов, умоляя о подкреплении. Еще один мощный удар — и русские побегут, уверяли они. Наполеон медлил. В деле еще не бывала гвардия — старая и молодая, но они были его последним резервом. В полдень русская кавалерия прорвалась к левому флангу Великой армии и разграбила обоз, чем, собственно, и ограничилась. Французская пехота, встав в каре, отогнала казаков и драгун. Но сам факт удара такой массы конницы не мог не насторожить императора: резервы русских оказались куда больше, чем ему докладывали. Если так обстоит и с пехотой, то отправка в бой гвардии может кончиться плохо. Наполеон колебался, когда прискакал посыльный со страшным известием.
— Сир! — произнес он, спрыгнув с коня. — Убит король Неополитанский.
— Что? — вскричал Наполеон, вскочив со стульчика. — Где, когда?
— Полчаса тому, — торопливо сказал посыльный. — Его королевское величество повел кавалерию в атаку на русские укрепления. Оттуда выпалили пушки. Король упал с лошади…
— Вы вывезли тело?
— Нет, сир! — посыльный опустил голову. — Огонь русских был слишком силен.
— Вон! — рявкнул император, и посыльный испарился.
Наполеон, заложив руки за спину, прошелся мимо замерших штабных офицеров и маршалов — раз, другой. Смерть Мюрата потрясла его. Иоахим был не только старым товарищем и мужем сестры. Наполеон считал его своим талисманом, потому терпел безудержное хвастовство зятя и его легкомыслие, временами переходящее в глупость. Отчаянно храбрый, Мюрат прошел десятки сражений, где часто гарцевал прямо перед пушками и ружьями врага, но пули и ядра миновали его, как заговоренного. И вот здесь… Пасть в варварской стране, под никому неизвестным жалким селением… В армии сочтут это дурным знаком. Наполеон не верил в приметы, но при нужде использовал. Опрокинуть русских сегодня не удастся — это император прекрасно понимал. Но и приказать отступить он не мог: не поймут. Нужен был повод, и тот отыскался.
— Армии прекратить огонь и отойти на ранее занимаемые позиции! — сказал он, заметив ошарашенные лица свиты. — Направить к русским парламентера с предложением заключить перемирие до утра следующего дня. Попросите их передать нам тело Неополитанского короля, если тот убит, или же его самого, если ранен. Взамен можете отдать пленных. Их много?
— Меньше тысячи, — торопливо сообщил Бертье [29] .
— Вот и всех и отдайте, — кивнул император.
— Тогда и русские пусть отдадут наших, — поспешил маршал.
29
Луи Бертье, маршал империи, начальник штаба Наполеона в 1799–1814 годах.
— Хорошо, — согласился Наполеон. — Кто поедет к Кутузову?
Он обвел взглядом свиту. Генералы и маршалы подтянулись под его взором. Каждый выражал готовность выполнить поручение императора. Кого предпочесть? Взгляд Наполеона остановился на единственном штатском костюме среди мундиров.
— Коленкур! Вы были нашим послом в Петербурге и хорошо знаете русских, в том числе Кутузова. Убедите этого старого лиса, что мой шаг продиктован милосердием. Там, — император указал на поле сражения, — тысячи раненых, которые умрут, если им не подать помощь. Сумеете?
— Приложу все старания, — поклонился Коленкур.
— Тогда отправляйтесь!
После того, как Коленкур ушел, Наполеон посмотрел на притихшую свиту и улыбнулся:
— Мы добьем их завтра! — сказал, энергично потерев руки. — Непременно.
Он вернулся к своему стулу и грузно опустился на него, расставив ноги. Верный Констан [30] немедленно предложил ему кофе, и император, впервые с начала этой битвы, не отказался…
Вторым человеком, который
30
Констан Вери, камердинер Наполеона. Сопровождал его во всех походах.
Москва была приманкой, которую выставляют для хищной птицы, чтобы та набросилась на жертву и застряла в ней когтями и клювом. Кутузов знал, что это непременно произойдет. Престарелый полководец, уступавший военным даромНаполеону (о чем прекрасно знал), Кутузов превосходил французского визави мудростью и жизненным опытом. Они и прежде не раз выручали его в трудных ситуациях. На Дунае с турками не справились ни Багратион, ни Каменский, хотя воевали исправно. Кутузов смог. Тщательно разработав план кампании, он скрывал его от подчиненных, методично проводя в жизнь. Огласи он тогда свои намерения, понимания бы не встретил. Как это: отдать туркам завоеванные территории на правом берегу Дуная? Никак невозможно! Кутузов отдал. А затем, заманив неприятеля на левый берег реки, разгромил его армию. Но, опять-таки, сделав это, не стал кичиться и навязывать туркам неприемлемых условий. Объявив пленных гостями, относился к ним с показным радушием, а с турецким визирем вел переговоры не как с побежденным, а равным. В результате добился такого желанного для России мира.
Тоже и сейчас: никому не следовало знать о намерениях главнокомандующего. Пусть все думают, что он решил победить неприятеля в генеральном сражении. Потому Кутузов терпеливо выслушивал сообщения посыльных и генералов, благодарил их, хвалил за стойкость и мужество. Он знал, что армия устоит: слишком велико было желание офицеров и солдат драться. Они не побегут. Но вот только что останется от армии к вечеру? Кутузов страшился этого, но не подавал виду.
Смерть Барклая и ранение Багратиона искренне огорчили его, но одновременно принесли облегчение. Это послужит отличным оправданием перед царем после приказа об отступлении и сдачи Москвы. Потеря лучших командующих… Жалко генералов, но зачем лезть под пули и ядра? У вас что, подчиненных не хватает? Много раз раненый в боях, причем, два раза в голову, Кутузов с годами отказался от бравады, коей страдали большинство русских офицеров. Доблесть состоит не в том, чтобы пасть на поле боя, а заставить это сделать противника. Но вслух этого он никогда не говорил: не поняли бы. Назначив вместо Барклая и Багратиона Милорадовича и Дорохова соответственно, Кутузов терпеливо ждал темноты, которая должна была прекратить сражение. И удивился, когда в четыре часа дня к нему прискакал адъютант Милорадовича.
— Ваше светлость! — обратился он, спрыгнув с коня. — Французы прекратили огонь и выслали парламентера, который просит встречи с вами.
— Вот как? — удивился Кутузов. — Где же он?
— Следует за мной, — сказал адъютант. — Скоро будет.
Коленкур прибыл вместе с Милорадовичем — генерал не смог сдержать любопытства и пожелал услышать предложение парламентера. Кутузов принял француза на виду у всей свиты. Любопытных набежало много, и они толпились за спиной главнокомандующего, вполголоса обсуждая удивительное событие. Сухо поприветствовав бывшего французского посланника, Кутузов выслушал его и изобразил задумчивость, хотя внутренне ликовал. Измученной русской армии передышка требовалась еще больше, чем французской, к тому же это сулило меньшие потери, чему главнокомандующий от души радовался. Удастся вывезти и раненых, на что при спешном отступлении рассчитывать было трудно.
— Что ж, — ответил Кутузов на прекрасном французском. — Я сочувствую горю вашего императора, потерявшего зятя. Как христианин не могу не откликнуться на призыв к милосердию, поэтому согласен на перемирие. Сообщите об этом Бонапарту.
— А Мюрат? — спросил Коленкур. — Пленные?
— Их вам отдадут, как и тело маршала. Я распоряжусь.
Коленкур поклонился и пошел к своей лошади. Забрался в седло и сопровождении верховых горниста и знаменосца с белым флагом отправился обратно. Следом устремились адъютанты Милорадовича — проводить до линии соприкосновения войск, дабы, не дай бог, чего не вышло. Не то выпалят сдуру по парламентеру — позора не оберешься.