Питер Мариц — юный бур из Трансвааля
Шрифт:
— Прощай, Скакун! Авось еще порыщем с тобою по свету.
Умная лошадь с недоумением глядела на своего владельца, в то время как один из драгун уводил ее на поводу.
— Ну, нечего мешкать, — решительно произнес офицер. — Желаю успеха.
И Питер Мариц, сопровождаемый двумя всадниками, зашагал по дороге в Гейдельберг. Шел он умышленно медленно, то и дело отставая от конвоя. Бежать он не намеревался, понимая, что это невозможно. На уме у него было другое: отделаться от бывших при нем прокламаций.
В одном месте, заметив росшие по дороге кусты, он таки успел зашвырнуть в них сверток, воспользовавшись тем, что раздраженные его медлительностью драгуны несколько опередили его. После этого он, к удовольствию конвойных, то и дело его понукавших, прибавил шагу и вскоре предстал перед старшим офицером форта Гейдельберг. Его обыскали, и, хотя ничего предосудительного не нашли, репутация его как мятежника была прочно установлена, и решено было отправить его наутро в Почефстром к полковнику Винслоу. На ночь его отвели в охраняемую часовым камеру и заперли вместе с еще одним арестованным буром.
Рано утром арестованным надели на руки кандалы. Их посадили с двумя конвойными в телегу и повезли на запад, в Почефстром — прежнюю резиденцию трансваальского правительства. Дорога продолжалась три дня, и все время Питер Мариц помышлял о побеге, но случая не представлялось: конвойные были чрезвычайно бдительны; вооруженные буры, с которыми мечтал встретиться Питер Мариц, ни разу не попались на дороге. Он был грустен, сравнивая нынешнее свое положение с тем, когда он, полный гордости и счастья, выехал исполнять важное поручение президента... Какая резкая перемена произошла в его судьбе! Единственным утешением были для него беседы с товарищем по несчастью, сидевшим рядом в телеге.
В Почефстроме Питера Марица тотчас же привели к коменданту, полковнику Винслоу. Он казался раздраженным, да и все кругом него, как и все встречные в городе, находились в заметном волнении: чувствовалась близость серьезных событий.
— Вы бурский агитатор! — с места в карьер накинулся на молодого бура полковник. — По поручению вашего самозванного правительства вы разъезжали по общинам и подбивали их к мятежу против правительства ее величества...
— Извините, господин полковник! — в свою очередь вспылил Питер Мариц. — Я не знаю никакого самозванного правительства, а знаю законного президента республики господина Крюгера...
— Президента! — с возмущением прервал его комендант. — Никаких президентов в Трансваале нет и не будет, и ваше заявление — открытый мятеж. Есть трансваальский губернатор сэр Роберт Ланьон, резиденция которого в Претории. И есть генерал-губернатор африканских колоний, резиденция которого в Капштадте. И есть королева в Лондоне. И только. Слышите вы? И только! А вы и подобные вам — бунтовщики, подлежащие расстрелу. Если вы не раскаетесь чистосердечно и не откроете всех приготовлений самозванного вашего правительства к восстанию, я прикажу вас расстрелять.
— Ваша угроза не страшна для меня! — воскликнул гневно молодой бур. — Правительство Трансвааля избрано населением по закону, признанному самой Англией. Она же теперь нарушает его. Это насилие, и мы все, буры, протестуем против него. Расстрелять, говорите вы? Расстреливайте! Это будет простое убийство, которого вам не простят.
Бесстрашный ответ бура произвел на присутствующих глубокое впечатление. Комендант понимал, что возмущение буров расстрелом популярного их соотечественника может быть небезопасно для его небольшого гарнизона. Он пошептался с офицерами и объявил решение обоим арестованным: их отправляли в Капштадт.
Снова ночь под замком, и наутро — дальнейший путь в той же телеге, с теми же конвойными в Капштадт, На этот раз дорога продолжалась целую неделю. Но вот наконец они достигли границы западного Грикаланда и прибыли в город Кимберлей. На Питера Марица он произвел мрачное впечатление. Всё здесь было выстроено из камня и железа; дома не были выкрашены; множество магазинов с крепкими напитками. В самом центре города, на площади, громадная яма метров шестисот в окружности, на дне которой копошились, как козявки, люди. Ко дну ямы шло сверху множество металлических тросов, по которым вверх и вниз катились железные вагонетки. Вниз они шли пустые, а со дна ямы возвращались нагруженные землей и камнями. Это были знаменитые алмазные копи. Сидевший рядом с Питером Марицем суровый бур, мрачно глядя на представшую перед ним картину, рассказывал:
— И я здесь некогда жил. Но как только пришли англичане, прослышав про алмазы, и завели свою полицию, стало невмоготу, и я ушел. Эта земля принадлежала некогда бурам, но в 1868 году англичане присоединили ее к своим владениям. Пошла охота на людей, укрывателей алмазов. Знаешь, добыть алмаз из голубой породы, в которой он встречается, дело не легкое. Выкопай ее, потом промой, потом отсеивай... Для каждого алмаза заводится настоящее метрическое свидетельство, каждый найденный алмаз заносится в книгу. Рабочих в копях по окончании работ раздевают донага и обыскивают не только платье, но и копаются в волосах, во рту, в ушах, следят, чтобы кто-нибудь не проглотил алмаза... Право, сущий ад! Укрывателей ссылают на каторгу на пять, на десять лет... Ну, кажется, мы приехали.
Телега остановилась у ворот кирпичной двухэтажной тюрьмы с железными решетками на окнах. Через минуту кованая дверь скрыла за собой арестованных.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Восстание рабочих. Появление Октава. Снова на свободе
Питер Мариц ясно сознавал опасность своего положения. Из Кимберлея его увезут в Капштадт, а между тем события должны были развернуться именно в эти дни. И вот он, обвиняемый в призыве буров к мятежу, очутится в осином гнезде своих врагов, вдали от родины, в то время, как закипит война с англичанами. Военный суд в этом случае неизбежен, а военный суд по такому обвинению во время войны — это значит расстрел. Помощи ему там никто не окажет...
Он поразмыслил, обсудил все обстоятельства, посоветовался с товарищем по заключению. Вывод был ясен: или побег, или смерть. Стало быть, во что бы то ни стало надо пытаться бежать, с каким угодно риском. Они тщательно осмотрели камеру: стены каменные, пол — из листового железа, двери также окованы железом, железные решетки на окнах, инструмента в руках никакого. Они испробовали прочность решетки — она не поддавалась соединенным усилиям их могучих мускулов. Потолка в камере не было, и виден был на большой высоте косой железный скат крыши с толстыми стропилами. Еще раз подвергнув внимательному осмотру обстановку камеры, Питер Мариц заметил легкий выступ шляпки гвоздя, которым был приколочен угол одного из листов железа, составлявших пол камеры. Он уселся подле него и, цепляясь ногтями, принялся его выковыривать. После часа напряженных и терпеливых усилий, обломав до крови ногти, он мог уже чуть-чуть захватить шляпку гвоздя пальцами, но дальше дело не шло, гвоздь не подавался. Тогда он лег на пол лицом вниз и зубами вцепился в неподатливый гвоздь. Не щадя себя, он не выпускал его, стараясь выдернуть во что бы то ни стало. Кровь текла у него изо рта, он едва не вывихнул себе челюсть, но достиг все-таки того, что шляпку можно было крепко захватить рукою. Попеременно работая, они наконец вытащили огромный железный четырехгранный гвоздь. Какое-то подобие инструмента, таким образом, у них было в руках, хотя они еще не знали, что будут с ним делать.