Питер Страуб. История с привидениями.
Шрифт:
— О? — Питере удивлением взглянул на него.
— Знаю, знаю, я говорю странные вещи. Как Уолтер?
— Нормально. Он сейчас на берегу.
— А Кристина?
— Тоже, — сказал Питер, и при ответе на вопрос, касающийся его матери, в его голосе проскользнули прохладные нотки. Почему бы это? Рики помнил, что Уолтер несколько месяцев назад жаловался ему, что жена грустит. Но Рики, который помнил родителей Питера еще детьми, их проблемы всегда казались несерьезными: как могут грустить люди, у которых вся жизнь впереди?
— Знаешь, давно мы с тобой не говорили. Как отец, еще не решил насчет Корнелла?
Питер чуть улыбнулся.
— Похоже, решил. В Йельский университет лучше и не соваться.
— Конечно, — Рики как раз вспомнил, что он последний раз говорил с Питером на вечере у Джона Джеффри год назад, где умер Эдвард Вандерли.
— Ладно, мне нужно зайти в магазин, — сказал Питер.
— Да-да, — Рики продолжал припоминать детали этого вечера. С тех пор ему часто казалось, что жизнь дала трещину и стала темней.
— Я пойду, — Питер отошел в сторону.
— Не обращай внимания. Я просто задумался.
— О тротуарах?
— Нет, негодник.
Питер, улыбаясь, распрощался и быстро зашагал через площадь.
У гостиницы Арчера Рики заметил “линкольн” Сирса Джеймса, следующий, как всегда, на десять миль в час медленнее, чем прочие машины, и ускорил шаг. Налетевшая грусть не уходила: он опять посмотрел на обнаженные ветви деревьев, на залитое кровью лицо девушки на плакате и вспомнил, что вечером его очередь рассказывать историю в Клубе Чепухи. Он подумал, что может послужить его вдохновению, и решил, что это будет Эдвард Вандерли. Случившееся с ним волновало всех их, членов клуба. На раздумья у него было двенадцать часов.
— О, Сирс, — он нагнал компаньона уже в дверях. — Доброе утро. Сегодня вечером у тебя?
— Рики, — сказал Сирс, — в такое утро положительно лучше не заикаться об этом.
И он вошел в офис. Рики последовал за ним, оставив Милберн за спиной.
Фредерик Готорн
Глава 1
Из всех комнат, где они собирались, эта нравилась Рики больше всего — библиотека Сирса Джеймса с ее кожаными креслами, высокими застекленными книжными шкафами, напитками на круглом столике, старым широким ковром под ногами и устойчивым ароматом дорогих сигар. Так никогда и не женившись, Сирс мог вволю следовать своим представлениям о комфорте. После многих лет общения его друзья привыкли к удобству его дома и уже не замечали его, как не замечали и неудобств дома Джона Джеффри, чья домоправительница Милли Шиэн, все время по-своему переставляла вещи. Но они, тем не менее, чувствовали это, и Рики Готорн, быть может, чаще остальных мечтал сделать у себя такое же местечко. Но у Сирса всегда было больше денег, чем у других, как и у его отца было больше денег, чем у их отцов. Так тянулось уже пять поколений, начиная с сельского бакалейщика, который сумел поймать, удачу и вывел род Джеймсов вперед. Ко времени деда Сирса они уже были своего рода дворянством: все женщины в семье были худыми, изящными и болезненными, а мужчины любили охоту и учились в Гарварде. Отец Сирса был там профессором древних языков; сам Сирс пошел в юристы только потому, что ему казалось неприличным не иметь профессии. Год или два учительства показали ему, что педагога из него не выйдет. И он не прогадал: большая часть его родни уже старта жертвами несчастных случаев на охоте, циррозов, инфарктов, а Сирс все еще был если не самым хорошо выглядевшим пожилым человеком в Милберне — таким, бесспорно, был Льюис Бенедикт — то уж наверняка самым изысканным. За исключением бородки, он был копией отца — таким же высоким, лысым и массивным, с тонкими чертами лица. Его голубые глаза все еще глядели молодо.
Рики немного завидовал этой его профессорской внешности. Сам он был чересчур невысок и подвижен, чтобы выглядеть солидным. Важность ему придавали разве что седые усы. Небольшие бакенбарды, которые он отрастил, не прибавлявши веса, а лишь делали его лицо осмысленным. Он не считал себя особенно умным, иначе не смирился бы с вечной ролью младшего партнера. Но в фирму Сирса его взял еще отец, Гарольд Готорн, и все эти годы его радовала возможность работать рядом с другом. Теперь, развалившись в невероятно удобном кресле, он все еще радовался: годы породнили его с Сирсом не менее тесно, чем со Стеллой, и деловой союз был куда более мирным, чем домашний. Стелла никогда не была такой терпимой, как Сирс, несмотря на то, что за долгие годы их супружества за ней накопилось много грешков.
Да, сказал он себе в сотый раз, ему здесь нравится. Это было против правил и, быть может, против его порядком подзабытой религии, но библиотека Сирса и весь его дом были местом, где он расслаблялся. Стелла не упускала случая показать, что женщина тоже способна расслабиться в таком месте. Спасибо, что Сирс это терпел. Это именно Стелла (двенадцать лет назад, войдя в библиотеку с таким видом, словно за ней следовал взвод архитекторов) дала км имя. “А, вот они где, Клуб Чепухи, — сказала она. — Опять вы забрали моего мужа на всю ночь, Сирс? Неужели вам еще не надоело врать друг другу?” При всем при том он думал, что именно энергия Стеллы удерживает его от состояния старого Джона Джеффри.
Да, Джон был старым, хотя ему было на полгода меньше, чем Рики, и на год меньше, чем Сирсу. Льюис, самый молодой из них, был всего на пять лет моложе его.
Льюис Бенедикт, про которого говорили, что он убил свою жену, сидел прямо напротив Рики, так и сияя здоровьем. Казалось, возраст ему только на пользу. Сейчас он был разительно похож на Кэри Гранта. Его подбородок не отвис, волосы не поредели. Пожалуй, он сделался красивее, чем в юности. Этим вечером на его выразительном лице, как и на остальных, застыло выражение ожидания. Все знали, что лучшие истории всегда рассказываются здесь, в доме Сирса.
— Кто сегодня на очереди? — спросил Льюис скорее из вежливости. Все и так знали. В Клубе Чепухи было не так много правил: они собирались в вечерних костюмах (потому что тридцать лет назад Сирсу понравилась эта идея), никогда не пили слишком много (а теперь они все равно не могли себе этого позволить), никогда не спрашивали, является ли рассказанное правдой (в каком-то смысле правда была даже в явной выдумке), и хотя рассказывали они по очереди, никто не настаивал на соблюдении очередности.
Готорн уже был готов сознаться, когда заговорил Джон Джеффри.
— Я думаю, — начал он и обвел всех взглядом, — нет, я знаю, что сегодня не моя очередь. Но я подумал, что через две недели будет год, как не стало Эдварда. Он был бы здесь, если бы я не устроил ту проклятую вечеринку.
— Джон, не надо, — сказал Рики. Он не смотрел в лицо Джеффри, побелевшее от волнения. — Мы все знаем, что тебе не в чем себя винить.
— Но это случилось в моем доме.
— Успокойся, док, — сказал Льюис. — Все равно ничего хорошего из этого не выйдет.
— Это уж мне решать.
— Тогда подумай о том, что для нас в этом тоже нет ничего хорошего. Мы все об этом помним. Как можно такое забыть?
— Тогда что с этим делать? Что, вести себя так, будто ничего не случилось? Будто все было нормально? Так, один старик сыграл дурную шутку!
Поверьте мне, все совсем не так.
Воцарилось молчание, даже Рики не нашел, что ответить. Лицо Джеффри теперь посерело.
— Нет, — сказал он. — Все вы знаете, что с нами случилось. Мы сидим здесь, как призраки. Милли уже с трудом терпит нас в моем доме. Мы же не всегда были такими — мы говорили обо всем. Мы веселились, вспомните! А теперь мы боимся. Не знаю, нравится ли вам это. Но прошел уже год, и пора об этом сказать.