Питер
Шрифт:
— Сдается мне, — сказал Убер наконец, — что ты у нас расист, Мандела.
— Что? — негр перестал смеяться.
— Чукчи ему не угодили, — глаза Уберфюрера сузились. — Да я тебе за чукчей пасть порву, понял?
— А чем чукчи лучше негров? — Мандела выпрямился.
— Они далеко.
— Значит, центральное освещение? — старик покачал головой.
— Да. Мы думаем, метро снабжается отсюда, с ЛАЭС, — сказал Мандела. Федор кивнул.
— Вполне может быть. Подземные линии электроснабжения. Думаю, их сделали как раз перед Катастрофой — как резервный канал передачи. Возможно, что
Старик внимательно оглядел слушателей.
— Давайте я отведу вас туда, где вы будете спать, — предложил он. Иван благодарно кивнул. События этого дня свалились на них, словно обвал туннеля. Да и полночи в противогазах — это кого угодно вымотает. Бойцы едва передвигают ноги. Сидят сейчас, клюют носами.
Иван шел за стариком по коридору и думал: атомная станция.
Ну, блин, серьезно, надо же, твою мать.
Она действительно существует. И работает.
Когда они шли по коридорам, освещенным лампами дневного света в потолочных светильниках, Иван не переставал вертеть головой. Стены, обшитые панелями (что это? дерево?) и украшенные плакатами вроде «Сотрудник, помни о радиационной безопасности! Твое потомство в твоих руках». Забавно звучит. Федор объяснил, что это было что-то вроде шутки, работники ЛАЭС готовились к празднику.
В коридорах стояли даже диваны для отдыха. По углам засохшие растения в огромных горшках. Полумрак скрывал следы прошедших лет.
Жаль, что Звездочет этого не увидит. И профессор Водяник.
Интересно, смогу ли я заснуть, зная, что надо мной нет многометровой толщи земли, что защищает меня от радиации и тварей? — подумал Иван. — Наверное, не сразу…
Угу. Скорее всего, коснусь подушки головой и отрублюсь.
Вымотался до такой степени, что сил нет даже уставать.
— Что это? — Иван огляделся. Огромное помещение, освещенное так, что резало глаза. Лампы тут были практически везде. Очень яркие. Очень.
Голые белые стены, блестящие от света десятков ламп дневного света. Гладкий пол. В центре зала — огромная окружность, словно составленная из сотен цветных квадратов. Некоторых квадратов не хватало, зияли провалы.
Под потолком зала — железные лестницы, рельсы-направляющие, в углу замер длинный цилиндр огромного крана… или подъемника? Серые станины уходили под потолок.
— Куда мы пришли? — спросил Иван.
— Центральный зал, — сказал Федор спокойно. — Под вашими ногами фактически — сам реактор. Вот этот круг, что вы видите, — с квадратиками — мы называем это «пятак». Это зона загрузки топлива в реактор. Видите, они разного цвета…
— Э-э… а почему мы пришли именно сюда?
— Здесь безопаснее. Я здесь сплю.
— Что, прямо на реакторе?! — Уберфюрер выглядел обалдевшим.
Старик усмехнулся.
— Зачем же прямо на реакторе? Вон там, в углу.
Иван оглянулся. Действительно, там, за металлическим стеллажом, заполненным какими-то механизмами и деталями, виднелся край полосатого матраса. Ну, старик. Кремень просто.
— Сумасшедший мир, — сказал Федор. — Разве я когда-нибудь думал, что буду спать в реакторном зале, чтобы
— Офигеть, — только и сказал Уберфюрер. Огляделся.
— Это самое безопасное место на станции. Поверьте старику.
— По-моему, кто-то ни фига не понимает в блюзе, — сказал Уберфюрер. — Вот ты можешь отличить чикагский блюз от техасского? Скажи честно, можешь?
Негр перевел взгляд с одного на другого.
— Да ну вас к черту с вашим блюзом! — обиделся Мандела, скатал в валик матрас с подушкой, одеялом и ушел спать в другой угол.
Демонстративно.
Будь тут дверь, он бы ей хлопнул.
— Что ты к нему цепляешься? — спросил Иван. — А, Убер? Нормальный же парень.
— Нормальный, — согласился скинхед. Откинулся на подушку, заложил руки за голову. — Что я, не вижу? Но мне по приколу его цеплять, понимаешь? Да и вообще, подумай сам — вот я скинхед, правильно?
Иван посмотрел на свежевыбритую голову Убера и улыбнулся.
— Ну не знаю, как тебе сказать прямо…
— Да пошел ты, — беззлобно огрызнулся Уберфюрер. — Вот я скин, а он негр… Это же классическая ситуация настройки имиджа!
— Не понял. — Иван нахмурил брови. — Ты о чем?
— Вот я бритоголовый. Бритоголовый что делает, когда видит чернокожего? Правильно! Идет и задирает его черную задницу. Логично, брат? Логично. А если такой бритоголовый весь из себя скинхед стоит и не задирает негра, он что — боится, получается? Это значит, яиц у него совсем нет, у этого скинхеда? Так что все правильно, андестенд? А, например, если негр не замечает, что рядом с ним потенциальный расист, и не идет бить его арийскую задницу, он кто? Вот то-то. Короче, Иван. Не лезь к нам с Манделой. Мы сами разберемся. Это вопрос доминирования.
— Ты же говорил про имидж? — уточнил Иван.
— Да иди ты, — отмахнулся Уберфюрер. — Знаешь, почему я на самом деле его достаю?
— И почему?
— Не потому, что он черный, а потому, что слабый. Понимаешь? Он слабый. Терпит. Тот день, когда он мне даст в морду, будет последним днем моих над ним издевательств. А пока, извини, не заслужил. Вот так-то, брат.
— Ага, — сказал Иван. Смотри, какой воспитатель нашелся. Что-то не подозревал я в нем педагогических наклонностей. А они есть.
Уберфюрер потянулся. Зевнул так, что кожа на челюстях едва не лопнула.
— Давай спать, что ли?
Иван кивнул, лег, натянул одеяло до подбородка. Высоченный потолок реакторного зала мешал погрузиться в сон — непривычно высоко, непривычно большое пространство, вообще непривычно. Пол из свинца или что там еще, это же надо.
Но мы же добрались, верно?
Сон не шел. Не чувствовал Иван себя уютно. Вспомнился рассказ Водяника про Петра Первого, основателя Петербурга… мол, тот не мог спать в помещениях с высоким потолком, и ему всегда натягивали над кроватью полотно, как второй потолок. А еще Петр боялся тараканов. Иван зевнул. Тараканы — я ведь и не помню уже, как они выглядят. Закрыл глаза. Полежал. Еще полежал. Да что за ерунда! Спать хочется зверски, а сон не идет.