Питер
Шрифт:
Серый стоит и ловит радиоволну.
Он смотрит на здание. Разряды электричества вспыхивают то здесь, то там. Шум ветра и вой небесных потоков радиоволн.
Интереснее всего здание.
Тот, кто ему нужен, тоже там. Но в последнее время Серый начал сомневаться. У того, кто находился в здании, был очень четкий, характерный отпечаток мозга. Серый видит его сейчас перед собой. Ветвящаяся красно-желтая схема, уходящая в позвоночный столб. Вот он. Серый медленно поворачивает голову.
Но этот отпечаток иеидеален.
Словно
Пелена мелкого дождя закрывает вид на здание, вносит помехи в прием сигнала — поэтому Серый не так отчетливо видит, где сейчас люди. В этом здании много посторонних излучателей, эфир забит, и к тому же…
Серый поднимает голову.
Там, внутри, огромное красное сердце. Чудовищная мощь. Если бы Серый мог испытывать чувства, он бы испытал благоговение. Но сейчас он просто стоит и смотрит.
Красное сердце клокочет и горит.
Излучает. Ах, как оно излучает.
Раны болят.
Древесный человек оказался опасен. Серый удивлен. Древесный вступил с ним в схватку. Более того, он оказался серьезным противником. Раны болят — Серый не ощущает это как боль, скорее как очередные досадные помехи. Восприятие сигналов нарушено.
Но это пройдет.
Серый вдыхает. Под серой кожей, начинающей дрожать от холода и потери, клокочут легкие. Теперь ему нужно дышать, чтобы восстановить силы. Но с древесным лучше больше не связываться.
Серый стоит. Он может подождать, пока люди выйдут с охотничьей территории древесного человека.
И тогда он окажется рядом. Рано или поздно.
Веганцы — не люди, сказал генерал. А я тогда ему не поверил, подумал Иван. И вот теперь я вижу перед собой получеловека-полутварь, которую старик называет «сыном». Тут начнешь верить во всякое. Что, если Мемов был прав — и веганцы давно не люди. Что там творилось жуткое — это я сам могу рассказать.
В помещении конференц-зала собрались все участники экспедиции — и Федор с «сыном». Горели потолочные лампы, в огромном лакированном столе отражались их вытянутые силуэты.
Мирные переговоры, блин. Диггеры смотрели на древесного человека с опаской, оружие держали под рукой. Уберфюрер даже притащил свой пулемет.
— Что с ним случилось? — спросил Иван. Кивнул на перевязанный бинтом торс твари… получеловека.
Федор покачал головой.
— Он говорит, что столкнулся с каким-то новым хищником. Он был огромный и серый.
Иван с Уберфюрером переглянулись. Вот это да. «Пассажир» вернулся!
— Вы знаете, что это или кто это, правильно? — старик перевел взгляд с Ивана на Убера и обратно. В покрасневших глазах стояли слезы. — Кто это?
Иван вздохнул.
— Мы не знаем, кто он, — сказал диггер. — Мы называем это существо «пассажир». Он ехал
Молчание.
— Вы привели с собой эту тварь, — тихо и обвиняюще сказал Федор. — И она ранила моего сына. Моего сына!
— Эту тварь, — жестко сказал скинхед. В любую минуту он готов был поднять пулемет и открыть огонь. — Эта тварь еще всех нас переживет, вот увидите.
— Лаэс, — сказал старик. — Не тварь.
Вот это дела. Лицо Федора стало упрямым.
Лаэс, — повторил он. — Запомните. Его зовут Лаэс.
Он отвернулся, пошел к раненому. Древочеловек застонал — утробно и жалобно. Иван вздрогнул. Старик успокаивающе положил ладонь монстру на грудь. «Тихо, тихо», погладил.
— Лаэс. В этом имени есть что-то эллинское, античное… — мечтательно произнес Федор. — Имя для молодого и прекрасного бога.
Уберфюрер за спиной старика покрутил у виска пальцем. Иван незаметно показал ему кулак.
— Так ты еще и ксенофоб? — холодно поинтересовался Мандела, когда они вышли из конференц-зала, в единочасье превратившегося в госпиталь.
— Какие ты слова, однако, знаешь… — Уберфюрер помолчал. — Дурак ты, Мандела. Мне за старика обидно. Хороший старикан. Правильный. И тут такая фигня.
— Чужой, — сказал Иван. — Но при этом его сын. Кажется, мы здесь лишние.
— Думаю, пора прощаться, — сказал старик. Губы его тряслись. Иван посмотрел на его морщинистые руки, они сейчас дрожали.
— Да, пора. Сегодня вечером мы уйдем, — Иван помедлил. — Осталось придумать, как нам добраться до Питера…
Он хотел добавить «домой», но вовремя остановился. С некоторого времени становишься суеверным даже в мыслях. Верно, Иван?
— Я могу помочь, — сказал Федор.
С минуту Иван смотрел на смотрителя реактора, потом поднял бровь:
— Серьезно?
Съемная дрезина, раньше такие специально использовали, чтобы можно было снять их с рельсов и снова поставить. На них обычно ремонтники ездили — целыми бригадами.
Хороший вариант. Единственное, никакой защиты от тварей.
Впрочем, выбирать не приходится.
Они загрузились.
— Он ленинградский до мозга костяшек, — продекламировал Федор. Посмотрел на диггеров. — Спасибо, что заехали в гости. Приезжайте еще. Мы с Лаэсом будем рады…
Мелкий накрапывал дождь, подумал Иван почему-то стихами.
Федор Бахметьев вышел их провожать. Когда мотодрезина тронулась, Иван долго смотрел на оставшуюся позади худую фигурку старика. Понурая, одинокая. Потом, когда фигурка стала совсем маленькой, к ней из леса или из-за контейнеров (вообще непонятно, откуда взялась) вышла высокая — не по-человечески высокая фигура. Наклонилась низко, будто что-то сказать.