Питон
Шрифт:
– Первое самоубийство за полтора века, первый поджог... В голове не укладывается, - вздохнул Вайль.
– Не бросить ли нам эту затею? Право, я начинаю колебаться. В конце концов, для Питона можно разработать другую программу. Пусть, скажем, займется лингвистическим анализом.
– Слабость духа, интеллигентская дряблость, - отрезал Тюльпанов.
– Эх, Максим Максимович, милый мой соратник, да я вас прибью за одну мысль об отступничестве. Мы с вами затеяли великое предприятие - очистить науку от шелухи. Достойно ли при первом препятствии поднимать лапки кверху? Ну, Ляпидус, ну Месон, так ведь и у нас есть сторонники.
Вайль грустно кивнул своей лохматой головой.
– Оно так, да только вы сами говорили, что общественное мнение...
– Мало ли что я говорил! Будем сидеть сложа руки, наверняка проиграем. Надо что-то придумать.
– Понизить порог проходимости?
– Это не выход. Да и не имеем права. Пять процентов не мы с вами устанавливали, комиссия решила. Кстати, с минуты на минуту оттуда заявятся. Будем держаться версии короткого замыкания. А там их дело, пусть расследуют, если есть желание.
– Тюльпанов взглянул на часы.
– Созывайте народ, Гутва, - приказал он, - разберитесь с повреждением и доложите. А вы, Максим Максимович, позаботьтесь, чтобы Питону дали пищу как обычно. Рукописей у нас навалом.
– У меня мыслишка мелькнула, - застенчиво сказал Гутва.
– Что, если мы вне очереди верняк пропустим?
– Ну, голова!
– удивился Тюльпанов и хлопнул своего юного помощника по спине.
– Беру назад болвана. Это же выход.
– Фи, - сказал Вайль, - мелкое жульничество.
– Ничего, нам важно выиграть время. А там, глядишь, бог вразумит. Поторопимся!
3
Когда высокая комиссия во главе с известным математиком Нолли пожаловала в лабораторию, она нашла Тюльпанова улыбающимся и самоуверенным больше, чем когда-либо. Маленькие светло-голубые глазки, утонувшие в складках мясистого лица, излучали приветливость и безмятежное сознание правоты. "Глядя на него, перестанешь понимать, из-за чего переполох", шепнул один из членов комиссии на ухо другому. "Хитрец что-то придумал", прошептал тот в ответ.
Едва только все расселись, Тюльпанов захватил инициативу.
– Во избежание кривотолков хочу сразу сообщить уважаемым коллегам, что нет никаких оснований для беспокойства. По нерадению технического персонала воспламенился флигель с подстанцией. Ущерб пустяковый, виновника мы найдем и накажем. Эксперимент проходит успешно, и наше с Вайлем детище, наш славный Питон великолепно справляется с данным ему заданием отсеивать бесполезную повторную информацию.
– Питон?
– осведомился председатель.
– Прошу прощения, - захохотал Тюльпанов, - так в своем кругу мы по-свойски называем машину. Повторной Информации Тестирование, Отсеивание, Нулизация.
– Положим, права нулизировать, как вы выражаетесь, Платон Николаевич, вам никто не давал.
– Разумеется, и мы скрупулезно возвращаем авторам рукописи. Нулизация в том смысле, что они не имеют шанса увидеть свет.
– Значит, нет оснований для беспокойства?
– ехидно спросил историк Джулиано. Он явно кипел от негодования.
– А Ляпидус?!
– Что Ляпидус?
– переспросил Тюльпанов.
– Не притворяйтесь, будто вы не знаете, что с ним случилось.
– Слышал. Жаль, конечно, беднягу. Впрочем, надо еще выяснить, действительно ли он наложил на себя руки. Может быть, сдало сердечко. Переволновался, нервишки подвели.
– Ну, знаете, это просто возмутительно!
– Джулиано воздел руки и повернулся к другим членам комиссии, призывая их разделить свой праведный гнев.
– Да вы должны чувствовать себя убийцей!
– Чепуха!
– отрезал Тюльпанов, и не подумав оскорбиться.
– Что ж, по-вашему, надо печатать всякую муть, чтобы не ущемить чьего-то самолюбия? Эдак мы планету превратим в мусорную яму.
– Спокойней, друзья, - вмешался председатель.
– Мы должны трезво разобраться в ситуации, страсти здесь не помогут. Я прошу вас, профессор, - обратился он к Джулиано, - не делать поспешных выводов и избегать резкостей. А вас, Платон Николаевич, не играть с нами в кошки-мышки. Проблема весьма серьезная, давайте и обсуждать ее всерьез. Оставим пока в стороне печальную участь Ляпидуса и пожар в лаборатории, хотя, не скрою, последовательность этих двух событий наводит на некоторые размышления. Обратимся к сути дела.
– Что вы имеете в виду?
– спросил Вайль.
– Прежде всего, я хотел бы получить сведения за весь период эксперимента. Ваш Питон, если я не ошибаюсь, трудится уже второй месяц.
– Ничего себе труд - пожирать человеческие мысли, - не удержался Джулиано.
– Совершенно верно. Здесь итоговые данные.
Тюльпанов протянул председателю листок. Тот пробежал его глазами.
– Ага. Вот то, что нас интересует. Принято на обследование четыре с лишним тысячи научных работ. Благополучно миновали пятипроцентный порог 62. Остальные забракованы.
Послышались возгласы удивления.
– Платон Николаевич, Максим Максимович, - продолжал бесстрастно Нолли, - вам не кажется, что это, ну, скажем, слишком?
– Кажется, - признался Вайль, потирая нос.
– Нисколько!
– заявил Тюльпанов, бросив на своего соавтора уничтожающий взгляд.
– Урок для плагиаторов, только и всего.
– Вы губите культуру!
– завопил Джулиано, вскакивая с кресла.
– Я ее спасаю!
– Тюльпанов тоже поднялся, как бы принимая вызов.
– Надеюсь, до кулачного боя у нас не дойдет, - заметил хладнокровно Нолли. Он сделал паузу, чтобы дать время враждующим сторонам остынуть.
– И все-таки трудно поверить, что всего лишь полтора процента научные работ заслуживают права на публикацию. Согласитесь, Платон Николаевич, тут что-то не так.
– Признаюсь, я и сам не ожидал подобного результата. Ошеломительно. Списывают почем зря.
– Что значит списывают!
– опять занервничал Джулиано.
– Историки древности, например, по крупицам собирая новые сведения, опираются в основном на Геродота, Тацита, Плутарха и прочих античных авторов. Это что, по-вашему, плагиат? Нонсенс. Не можете же вы запретить исследователю пользоваться первоисточниками.