Плацдарм
Шрифт:
А вот Дерюгин, похоже, дальнейшую службу себе испортил капитально. Что ж, сам виноват, «ясновидец».
Так, теперь осталось самое неприятное: объяснить ситуацию магам.
— Товарищ генерал-лейтенант, — в дверях появился растерянный адъютант. — Там явился этот, глава Конгрегации Эйгахал Аэтт. Он просит немедленной личной встречи…
«Легок на помине, — почувствовал холодок в затылке Тихомиров. — Но как узнал?!»
Когда они вернулись в миссию, Аэтт долго, очень долго молчал, и никто из его спутников
Ему было горько и одновременно смешно. То, ради чего он год назад решился на самую крупную в Аргуэрлайле интригу за последние несколько веков, то, ради чего пустил под нож старую Конгрегацию, то, что должно было возвысить его на ту высоту, выше которой только боги, от него ускользало, и сделать тут было ничего нельзя.
А он уже поверил, что победа у него в кармане!
Он уже просчитал, о ком следует вовремя сказать нужное слово чужинским правителям, чтобы неудобных убрали прочь, и на их место пришли люди, нужные ему. Уже определил, с кем можно будет поработать. А его люди уже начали искать подходы к детям высоких начальников.
Уже было отобрано около сотни потенциальных магов из числа офицеров тайной службы и перспективных чиновников, на которых можно будет опереться при осуществлении его таких далеко идущих планов.
Через десяток-другой лет эта страна, занявшая одну шестую часть планеты, тихо и незаметно оказалась бы в его власти. Еще столько же времени — и весь Аргуэрлайл покорился бы ему. Сто лет — и оба мира оказались бы в его власти.
Он соединил бы знания науки Земли с древней мудростью Аргуэрлайла.
Он…
Он стал бы всемогущим и милостивым Владыкой Двух Миров!! Да кто сказал, что только двух?!
И, может быть, бессмертие — мечта чародеев всех времен — стало бы доступно ему!
И что же теперь?!
— Я позволил себе… — начал младший кормчий Ускар Фесо Торк. — Вот тут список людей, которых надо переманить из армии чужаков. Это мастера, которые смогут построить летающие машины и самоходные повозки. Кроме того, я тут прикинул, какие инструменты понадобятся им на первое время. Сейчас самое время запастись ими, пока чужинцы озабочены предстоящим бегством…
— Действуй, как сочтешь нужным, Ускар! — бросил Эйгахал. — И… оставьте меня, я должен все обдумать.
И уже у самой двери холмийцы услышали непонятное.
— Только теперь я понял, что Высочайшие действительно существуют. Лишь они одни могли так славно пошутить!
Октябрьск наполнился гамом множества людей и гулом моторов.
По пыльным улицам бестолково маршировали, сбиваясь с ноги, отвыкшие от строевой подготовки подразделения, и проезжали машины, застревая в узких переулках.
В штабе переругивались командиры, определяя очередность вывода своих частей, но эта самая очередность всякий раз сбивалась. То требовалось срочно вывезти больных из полевого госпиталя, то вдруг командование требовало мчаться обратно и забрать уже брошенные, как никчемный хлам, испорченные пушки, то оказывалось
Особисты в рамках обеспечения полной секретности должны были зорко следить, чтобы никто не захватил с собой на ту сторону никаких «сувениров», которые могли бы навести умного человека на далеко идущие мысли. Пока начальство ругалось, офицеры рангом пониже и солдаты побойчее засели в кабаках Махаловки, выменивая на выпивку самые разнообразные вещицы. Торгаши, предвкушая гибель своего бизнеса, взвинтили цены почти до небес, но мало кто из землян торговался. В комендатуре уже целая комната оказалась забита всяким барахлом — от кинжалов и ножей игрисского булата до жутких костяных идолов и золотых побрякушек (вот еще непонятно было, что с этим делать).
Немногочисленные степняки, глядя на этот исход, очень сильно смахивающий на бегство, держались наособицу. Не неприязненно, но как-то сумрачно — так стараются не задевать друга, у которого умер близкий человек.
…Три человека сидело в углу кантины «Жареный суслик», заливая печаль. Три свежеиспеченных младших лейтенанта-переводчика, произведенные из солдат, сумевших освоить местные языки.
Их дальнейшая судьба была совсем непонятной — поскольку вряд ли на Большой Земле нужны знатоки тарегского и сарнагарского диалектов местного всеобщего языка.
Грустнее всего выглядел Петя Якимов.
Еще пару дней назад не было, наверное, более довольного офицера во всей ОГВ.
Еще недавно — обычный ефрейтор, не выделявшийся ничем, кроме отличной слуховой памяти и способности на слух запоминать слова песен — хоть на английском, хоть на турецком, и без запинки воспроизводить их. А теперь — нате вам: лейтенант, хоть и младший.
Его коллега Боря Кременецкий, правда, напоминал, что в войну ведь тоже солдат в офицеры производили таким образом. Только вот не от хорошей жизни это делалось.
И когда Петр усмехался, что, мол, войны и нет уже, и даже не повоевали толком, скептик Борис отвечал: «Это ты так думаешь».
Теперь же было совершенно непонятно, что с ними будет.
— Хорошо, если просто в запас с подпиской выкинут, — зловеще понизил голос Кременецкий. — А если…того?
Он выразительно провел ладонью по горлу.
— Чтоб лишнего не болтали!
— Да ты что, совсем?! — покрутил Петя пальцами у виска. — Сейчас не те времена! Ты говори, да не заговаривайся!
— Времена не времена, а вот бежим отсюда как зайцы… — сурово изрек Борис.
— Так что теперь, всем тут было надо остаться?! — вспылил Якимов. — Тебе хорошо, ты сирота!
И прикусил язык, поняв, что сморозил глупость.
— Подожди, никто и не говорит, что всем надо остаться! — вмешался Иван Токарев. — Я вот бы сделал по-другому. Оставить тут добровольцев. Бросить всю технику и боеприпасы. Ну, мастерские, горючее… На первых порах с продовольствием помогут кочевники…
— Ага, — хохотнул Боря. — Ну, так пойди в штаб и предложи!