Плач к небесам
Шрифт:
– Так что позволь ему собирать здесь старых друзей, дай возможность разобраться в том, кто сейчас имеет влияние. – Понизив голос, Катрина наклонилась к Тонио и заглянула ему в глаза. – И позволь ему тратить деньги, как его душе угодно, ведь он привез домой целое состояние. Он жалуется на темные шторы и жаждет венецианской роскоши, французских безделушек, нарядных обоев. Дай все это ему…
– Да-да, – согласился Тонио.
Каждое утро Тонио смотрел, как брат уходит из дома. Карло стремительно сбегал по лестнице, бренча ключами и звякая шпагой, прицепленной на боку. Топот его башмаков по мрамору был таким непривычным для этого дома звуком, что Тонио казалось, будто эти башмаки живут какой-то своей собственной, отдельной жизнью. В щелочку двери Тонио видел белые парики на отполированных деревянных головах манекенов и слышал давний шепот Андрея: «Фатовство…»
– Братишка, спускайся, поужинай сегодня со мной. – Иногда Карло возникал из темноты, словно ждал его.
– Пожалуйста, простите меня, синьор, но мое настроение, мой отец…
Откуда-то послышалось пение. Тонио не мог ошибиться: пела мать.
Было около четырех часов пополудни. Алессандро сидел у стола в библиотеке – тихо и недвижно, как статуя. На лестнице послышался звук легких шагов. В открытую дверь вплыл голос матери: она пела печальную песню, очень похожую на церковный гимн. А когда Тонио встал и пошел к ней, то обнаружил, что она куда-то собирается.
С молитвенником в руках, опустив на лицо траурное покрывало, Марианна, казалось, совсем не рада была его видеть.
– Лина идет со мной. Алессандро ей нынче не понадобится.
– Мама. – Тонио пошел проводить ее до дверей. Она что-то бормотала себе под нос. – Ты счастлива здесь, сейчас? Скажи мне!
– Ох, зачем ты меня спрашиваешь об этом? – откликнулась она беспечно, но тут же, выпростав руку из-под тонкого черного покрывала, с неожиданной силой схватила сына за запястье.
На мгновение он почувствовал боль и рассердился.
– Если ты здесь несчастлива, то могла бы переехать к Катрине, – сказал он, ужасаясь тому, что, если она и впрямь решит съехать, ее комнаты тоже опустеют и станут чужими.
– Я в доме моего сына, – ответила она и повернулась к слуге. – Откройте двери!
Ночью он не мог заснуть и лежал, вслушиваясь в тишину. Весь мир за дверями его комнаты казался ему чужой территорией. Коридоры, знакомые комнаты, даже сырые и заброшенные закоулки. Вдруг снизу донесся смех. Слабый, почти неощутимый звук человеческого присутствия в доме. Никто бы не смог его услышать, но он услышал.
Где-то в ночи истерически кричала женщина. Тонио повернулся на бок и закрыл глаза, мимолетно подумав, что, кажется, крик звучал внутри дома.
Он заснул. И ему снилось, как будто, открыв дверь, он снова увидел их внизу. Тот же старый спор. Резкий, высокий голос Катрины. А брат… Неужели он плакал?
Был ранний вечер. Издалека доносились слабые отзвуки октябрьского карнавала. В расположенном всего в двух шагах огромном палаццо Тримани давали бал. Тонио стоял один в длинной столовой. Не отводя руки от тяжелой шторы, он смотрел, как внизу подплывают и уплывают лодки.
Мать, в сопровождении Лины и Алессандро, стояла прямо под окном на пристани, ожидая гондолу. Длинное черное покрывало спускалось до самого подола. Ветер прибивал тонкую материю к лицу Марианны, очерчивая профиль.
«А где он? В этом доме?»
Большая столовая казалась морем кромешной тьмы.
Но не успел Тонио насладиться тишиной и спокойствием момента, как услышал первые звуки. Кто-то двигался в темноте. Потом в воздухе растекся мускусный запах восточных духов, скрипнула дверь, и кто-то, мягко ступая по каменному полу, начал приближаться к нему.
«Пойман в открытом море», – подумал он, не отрывая глаз от мерцающих вод канала. Вдали, над площадью Сан-Марко, полыхало небо.
Он почувствовал чье-то присутствие уже у себя за спиной, и волосы у него на затылке зашевелились.
– В прежние времена, – прошептал Карло, – все женщины ходили в таких покрывалах, и они придавали им особую прелесть. Это была тайна, которую они носили с собой по улицам, тайна, в которой присутствовало что-то от Востока…
Тонио медленно поднял глаза и увидел брата совсем близко от себя. Белая кружевная оторочка на черном камзоле Карло казалась скорее тусклым миражом, чем тканью, а великолепно завитый, высоко поднимающийся ото лба и похожий на настоящие волосы парик слегка поблескивал.
Брат подошел к оконной раме и глянул вниз. Их сходство вновь потрясло Тонио, как потрясало всегда, когда он осознавал его. При слабом свете свечи кожа Карло казалась безупречной. Единственным признаком возраста были мелкие морщинки в уголках глаз, появлявшиеся всегда, когда он широко улыбался.
И сейчас эта улыбка смягчила его лицо, выявив искреннюю теплоту. Невозможно было поверить, что между братьями вообще существует какая-либо враждебность.
– Вечер за вечером ты избегаешь меня, Тонио, – сказал Карло. – Но давай все же сейчас пообедаем вместе. Стол уже накрыт.
Тонио снова обернулся к воде. Матери уже не было видно. В ночи не осталось ничего, кроме медленно плывущих по каналу лодочек.
– Мои мысли с моим отцом, синьор, – сказал он.
– Ах да, с твоим отцом!
Но Карло не отвернулся. В сумерках заскользили молчаливые турки, зажгли свечи в многочисленных канделябрах повсюду и в том числе на самом столе, на буфетах, расположенных прямо под той ужасной картиной.
– Садись же, братишка!
«Я хочу полюбить тебя, – думал Тонио, – что бы ты ни сделал. Я надеюсь, это можно будет как-то преодолеть».
Свесив голову, Тонио сел во главе стола, как часто делал и раньше. Лишь после этого он сообразил, что натворил, и, подняв глаза, посмотрел на брата.
Сердце его заколотилось. Он видел перед собой улыбку, излучающую только дружелюбие. Белоснежный парик еще более оттенял смуглость кожи Карло и подчеркивал красоту высоко изогнутых бровей. Брат смотрел на него без какого-либо осуждения.
– Мы не в ладах друг с другом, – сказал Карло. – Мы можем притворяться, но не в силах это изменить. Мы не в ладах. Прошел почти месяц, а мы даже не можем вместе преломить хлеб.