Плач палача
Шрифт:
Ты уже ничем не удивишь меня. Понимаешь? Меня поддерживает одно: наступит время, когда я освобожусь от этого союза.
– Когда же это произойдет? – продолжала ехидничать Вера, но уже на расстоянии.
– Когда мой сын станет достаточно взрослым, чтобы не осуждать меня…
– Доживешь ли ты до этого? – процедила сквозь зубы Вера.
– Обязательно. У каждого своя чаша горечи – моя испита почти до дна. Оставь меня в покое, – он снова шагнул в полумрак своего кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.
Гринев устал от напряженной атмосферы в доме. Он смотрел на красивое, надменное лицо жены, не тронутое морщинами, и не мог поверить, что когда-то потерял голову, решив во что бы то ни стало жениться на ней. Ему даже будущая теща говорила, что ее дочь – твердый
Его сердце уже отказывалось любить. Он не замечал того, что женщины уделяют ему внимание. Так было во время учебы в институте, хотя это было связано с его моральными принципами. Тогда он уже был женат и не желал замечать никого, кроме своей молодой и страстной жены. Он даже в мыслях не позволял себе желать другую, но его обаяние было слишком огромным, и многим казалось несправедливым, что оно достается такой надменной красотке, как Вера. Сколько он выдержал атак жены, ревность которой переходила все границы! В то время он воспринимал это как доказательство ее любви. Он был молод, глуп, неопытен в житейских вопросах. Уже тогда Вера изменяла ему, не желая, однако, получать то же самое в ответ. Этим объяснялась ее подозрительность, постоянные проверки, бесконечные расспросы. Она хотела контролировать его постоянно, позволяя себе любые вольности. Антон любил и, как все влюбленные, был слеп. Поздние возвращения жены от подружки он никогда не ставил под сомнения, пока его мать не взяла тяжелую ношу на свои плечи. Она деликатно намекнула ему, что Вера лжет. И делает она это так давно, что последнее время совсем завралась.
– Я уже несколько раз ловила ее на обмане, сынок. Мне нелегко говорить тебе это, но все слишком явно…
Слова матери оказались правдой. Антон вскоре убедился в этом, окончательно разуверившись в искренности чувств. Он болезненно пережил предательство любимого человека, решив, что такой союз нужно разорвать. Вера умоляла не говорить о разводе, прикрываясь самым главным аргументом – их сыну едва исполнилось два года. Она каялась, плакала, и Антон позволил себе простить. Он не мог знать тогда, что история повторится не раз, что он очерствеет, связанный однажды данным обещанием не расставаться ради сына. Он не мог предположить, что женщины перестанут существовать для него. Он поставит крест на личной жизни, а самыми важными для него будут удачи и неудачи сына. Всю свою любовь он направит на него, забывая о ноющем сердце, отмахиваясь от уставшей наблюдать за этим долгие годы матери.
Гринев выбрал одиночество в собственной семье, одиночество как таковое, согреваемое лишь теплыми отношениями с сыном. Антон решил, что с него и этого довольно, потому что боялся еще раз обжечься. В какой-то момент ему казалось, что это не по-мужски, но вскоре приходили привычные мысли – все становилось на свои места. Он с усмешкой наблюдал за попытками приблизиться к нему. Заранее обреченная на неудачу женщина пускала в ход все свое обаяние, но сердце Антона было защищено непроницаемой оболочкой. Так было на старой работе, но внимание, которое ему уделяли, зачастую раздражало Гринева. Иногда ему не удавалось этого скрыть – на него обижались за резкость, но теперь все изменилось, все было по-другому. Он почувствовал, как в его сердце появилось тепло. Это было нечто совершенно отличное от всего, что согревало его долгие годы. Оно ласкало, вселяло надежду, оживляло. Стоило закрыть глаза и расслабиться, как воображение рисовало ему улыбающееся лицо Орловой. Вот уже который вечер, засыпая, он мысленно обращается к ней, пытаясь понять, что это за женщина такая? Как ей удалось растопить его сердце? Неужели такое еще возможно? Сколько в ее поведении напускного, сколько притворства? На ее лице всегда играет улыбка, скользящая словно помимо ее воли. Казалось, она не может по-другому – она должна одаривать всех теплом. При этом она стыдливо опускает глаза, стоит их взглядам встретиться.
Антон Савельевич присматривался к ней с первого же дня. Он помнил, как спешил на работу и, войдя в корпус института, заметил идущую впереди на высоченных шпильках женщину. Невысокая, несмотря на каблуки, стройная, с длинными пепельными волосами, скрепленными низко на затылке, она шла легко, словно паря над вытоптанным линолеумом. Гринев прислушался: она что-то тихо напевала. Мелодия была знакомой, и голос женщины – приятным. Антон Савельевич замедлил шаг. Он мог обогнать ее, но завороженно следил, как она свернула с парадной лестницы в коридор их лаборатории. Подошла к окну, где лежал журнал посещений, расписалась и, быстро открыв одну из дверей, юркнула внутрь.
Гринев подошел к подоконнику, нашел глазами фамилию той, что пришла на работу раньше всех: Орлова Алевтина Михайловна. Он запомнил ее имя, а журнал взял с собой в кабинет. Это должно было стать первым нововведением нового начальника лаборатории – он хотел, чтобы сотрудники начинали рабочий день с посещения его кабинета. Он улыбнулся: она тоже будет заходить, и он сможет видеть ее каждый день. Еще не рассмотрев ее лица, Антон Савельевич был уверен, что она красавица. В тот же день на общем собрании лаборатории его представил начальник отдела. Антон Савельевич знакомился с сотрудниками легко и непринужденно. Он почувствовал, что сердце застучало быстрее обычного, когда он произнес фамилию Орловой. Ее глаза улыбались, щеки покрыл румянец. Она была смущена больше, чем это было положено в рабочей ситуации. Оба ощутили импульс, промелькнувший между ними, связавший их незримой связью.
Каждое утро Гринев приходил на работу, зная, что через две-три минуты в кабинет войдет Орлова. Он ждал ее прихода, готовя разные фразы, которыми можно было бы задержать ее ненадолго. Но в ответ на ее «доброе утро» он неизменно отвечал «доброе утро, Алевтина Михайловна» и спешил писать что-то ненужное в блокноте. Лишь недавно он позволил себе произнести другой текст. Он осмелел в преддверии встречи Нового года. Этот праздник он привык встречать в домашнем кругу: мать, жена, сын и он. Это был ритуал, который они соблюдали ради мальчика. Семейный праздник превращался в ежегодное представление, после которого так хотелось скорее юркнуть в постель, закрыть глаза и заснуть. Но на этот раз Гринев решил сломать традицию: сын тоже впервые собирался новогоднюю ночь провести в кругу одноклассников. Антон Савельевич понимал, что вечер будет снова испорчен, если он останется дома. Вера обязательно сделает его невыносимым. Поговорив заранее с матерью, он почувствовал облегчение.
– Ну конечно, сынок, тебе нужно быть там, где твое сердце, – ласково сказала мама. Она как никто другой понимала его, ощущала самую ничтожную смену настроения. И конечно, не могла не заметить, что с ее мальчиком творится что-то в последнее время. Антон был поражен ее наблюдательностью, а она только негромко засмеялась. – Твоя мать стара телом, но не душой, дорогой. Хватит играть. Ты устал от всего этого, я ведь не слепая.
– А ты, как же ты? Останешься с ней вдвоем, что ли? – Антону было неловко.
– Я прекрасно проведу время у соседки. Она столько раз звала меня, но я отказывалась, выбирая для себя роль громоотвода в нашей семейной вечеринке. Теперь я могу принять ее приглашение. За меня не переживай.
Так Гринев окончательно укрепился в желании встретить Новый год в кругу сотрудников. Главное, что хозяйкой мероприятия будет Орлова – он не может упустить шанс изменить их отношения. Ничего крамольного – просто снять напряженность, которая неизбежна в отношениях «начальник—подчиненная». В такую ночь о рангах забывают. А она, чувствуя его настроение, держалась, едва скрывая волнение. Антон Савельевич видел, что она тоже украдкой следит за ним. Она бросала в его сторону мимолетные взгляды, отлично выполняя роль радушной хозяйки.