Плач палача
Шрифт:
Аля перестала «давать поблажки» собственному воображению, заставив его отключиться. Этот мужчина чужой, а значит, она снова остается в своем выдуманном мире. Пусть так. Алевтина достаточно легко приняла, что Завьялов действительно относился к ней поотечески, по-человечески обращая внимания на хрупкую, никогда не жаловавшуюся на судьбу девушку.
Тогда Алевтина окончательно решила, что пришла пора прислушаться к словам двух повидавших жизнь людей. И Зоя Федоровна давно говорила, что стоять у плиты – не самое благодарное дело даже для женщины. Только она думала, что племянница выберет чтото связанное с литературой, языками – девочка много читала. Но Алевтина удивила тетю. Ее выбор сначала показался ей странным, но Аля так захватывающе описывала перспективы развития этой науки, с таким азартом показывала
Алевтина словно расправила плечи. Взгляд ее перестал быть затравленным, полным безотчетных страхов. Она даже похорошела, настолько, что молодые люди стали обращать на нее внимание, чего раньше не было никогда. Девушка стала больше внимания уделять своему гардеробу, благо шить она научилась хорошо, и ей не составляло большого труда за пару дней смастерить себе новое платьице, юбку, блузку.
– Какая ты рукодельница, Аленька, – нахваливала Зоя Федоровна очередную работу племянницы.
– А что ж вы для себя ничего не хотите? Сколько раз предлагала вам, а вы все отказываетесь, – улыбалась та.
– Когда-нибудь дойдет и до меня очередь. Я – клиентка капризная. Поморочу тебе голову, детка! – смеясь, отвечала Зоя Федоровна.
Аля все чаще останавливалась перед зеркалом трельяжа. Она распускала волосы и рассматривала себя со всех сторон, испытывая некое подобие удовлетворения от увиденного. Она часто смеялась, произнося мысленно слова злой мачехи из сказки Пушкина, обращенные к волшебному зеркальцу. Але оно неизменно отвечало, что милее ее нет в целом свете.
– Красивая, красивая, – неизменно подтверждала Зоя Федоровна. – Только посмелее надо быть. На шею вешаться не учу, не подумай, но и отваживать кавалеров не стоит. Время идет, милая. Я в свое – наперебиралась так, что осталась в старых девах. Так это всегда называлось.
– Тетя Зоя, расскажите, какая вы была? – Аля усаживалась рядом и останавливала на постаревшем лице женщины взгляд лучистых глаз.
– Обыкновенная, детка, я была, а думала о себе, что – царица распрекрасная. Сватались ко мне много раз, а мне то росту малого, то носки гармошкой – прямо беда. Пересидела я в девках. Теперь жалеть нечего, а лет до тридцати шести все пыталась изменить судьбу. Да видно, написанного на роду не исправить, – голос Зои Федоровны становился все тише. Погладив Алю по голове, добавила: – Слава богу, хоть на старости лет ангел пришел в мой дом. Спасибо, девочка, ты со мной.
– Это вам, тетя, спасибо. Не знаю, смогу ли отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Теперь ваш дом – мой дом, а другого словно и не было. Моя жизнь началась здесь. Вы – самый родной человек…
Она едва успела отблагодарить тетю за все внимание, которым она щедро одаривала полюбившуюся племянницу. Через год после переезда у Зои Федоровны случился инсульт. Она умерла в реанимации, не приходя в сознание. В тот день Аля пришла в больницу, надеясь услышать что-то ободряющее от врачей. Они сказали, что эти сутки критические, переломные. Аля была уверена, что болезнь отступит. Но в отделении ее встретили скорбные лица – еще одна смерть близкого человека заставила ее сердце замереть. Девушка выронила кулек с апельсинами, и они покатились по длинному коридору, словно маленькие оранжевые мячи. Не слыша больше ничего из того, что участливо говорила ей медсестра, Аля смотрела на яркие фрукты, беспомощно лежащие вдалеке. Очертания их становились все более размытыми. Резкий запах нашатырного спирта заставил Алевтину поморщиться, отпрянуть. Она прижала ладони к лицу, качая головой.
– Выпейте, пожалуйста, это корвалол, – поднося прямо ко рту маленький стаканчик с резко пахнущей жидкостью, сказала медсестра. Она поддерживала побледневшую девушку под руку.
– Спасибо, – тихо сказала Аля, отдавая пустой стакан.
– Вы можете посидеть в ординаторской, пожалуйста, пойдемте.
– Нет, не нужно. Со мной все в порядке. Со мной, а вот с ней…
– Мне очень жаль.
– Мне тоже, – Аля удивилась тому, что не чувствовала приближения слез. Плакать не хотелось. Боль была такая, что внутри все ощущалось огромной, кровоточащей раной. Даже море слез не могло бы помочь выплакать эту боль.
Аля прожила следующие два дня так, словно происходящее ее не касалось. Так это выглядело со стороны: она попросила помочь ей двух девушек, с которыми раньше жила в общежитии, – те согласились. Ее лицо ничего не выражало, когда она готовила еду для поминок, получала на руки свидетельство о смерти, рассылала телеграммы родственникам и сидела у изголовья покойницы в последний день прощания. Только на кладбище она ощутила безвозвратность потери – холодный комок земли, который она бросила на опущенный в яму гроб, гулко ударился о его крышку. Аля вдруг подумала о том, что отец так и не приехал, никак не отреагировав на сообщение о смерти сестры. Вообще людей, пожелавших проститься с тетей Зоей, оказалось не много – женщина вела достаточно уединенный образ жизни. Аля представила, как одиноко было ей в этом городе, где прошла ее юность, молодость, где она разминулась со своим женским счастьем. И подумала, что это так несправедливо – лишать жизни в тот момент, когда рядом появился близкий человек. Немного счастья перед путешествием в вечность. В этот миг словно прорвало плотину – Алевтина разрыдалась, уткнувшись в плечо оказавшегося рядом Евгения Павловича. Он был одним из сослуживцев, которые приняли участие в ее горе.
– Поплачь, милая, – гладя ее по голове, тихо произнес Завьялов. Он все это время наблюдал за девушкой, понимая, что она на грани срыва. Внешнее спокойствие настораживало его больше, чем открытое проявление отчаяния. Теперь он немного успокоился – слезы, они для того и существуют, чтобы облегчать такие страшные минуты. – Утешить тебя сейчас никто не в силах. Время пройдет, и ты поймешь, что человек способен смириться с самыми тяжелыми утратами. А сейчас поплачь, девочка.
Она не замечала косых взглядов, которыми щедро одаривали их. Сплетни рождаются, не боясь холода смерти. Людская молва способна описать то, чего никогда не происходило на самом деле. Острые языки снова нашли тему для своих колкостей. Для них даже кладбище было естественным местом сбора информации. Но Аля ничего не замечала. В такую минуту она не могла думать о том, что этот мужчина первым пробудил в ней подобие влечения, жажды любви. Она просто искала поддержки и нашла ее в прикосновении его тяжелой ладони, негромких словах, сказанных глухо. Но злые языки с этой минуты решили приписать им нечто большее. Вспомнилось и то, как Алевтина неумело пыталась узнать что-то личное о Завьялове. Одним словом, когда Аля вернулась на работу после трех дней отпуска за свой счет, разрешенных начальством, она сразу заметила перемену в обращении. Она не поняла причины, пока не встретила суровый взгляд Завьялова. Аля не знала, что он способен так уничтожающе смотреть на нее.
Она теперь больше работала в дневную смену – ей пошли навстречу, учитывая учебу на вечернем отделении техникума. Завьялов, напротив, чаще выходил во вторую, а тут увидела она его, идущего по длинному проходу цеха. Сердце уже не выскакивало из груди – девушка лишилась иллюзий. Да и недавние тяжелые воспоминания, боль утраты еще слишком свежи.
– Здравствуйте, Евгений Павлович, – поравнявшись, сказала Аля.
– Здравствуй. Зайди ко мне по свободе, – в его голосе было что-то, насторожившее ее.
– Я и сейчас могу.
– Тогда пойдем.
Она едва поспевала за Завьяловым. Он шел быстро, широким шагом, ничуть не беспокоясь о том, что она почти бежит следом за ним. Евгений Павлович открыл дверь в комнату, стены которой были из толстого стекла, позволяющего мастеру видеть все происходящее в цехе. Сначала он хотел пропустить Алю вперед, но в какой-то момент передумал, замешкался, шагнул через порог первым. Не оборачиваясь, он прошел к своему столу, сел и жестом предложил Але занять место напротив. Скрестив руки на груди, он сурово посмотрел ей в глаза. Аля сжалась, не представляя, о чем будет разговор. Несколько секунд, прошедших в молчании, показались ей вечностью.