Плач палача
Шрифт:
– Ты способная, хорошо все схватываешь, а учителей в этом плане хватает везде.
– Не о том ты думаешь, пойми ты, голова садовая.
– Я – служить, ты – учиться.
– Именно так, – Нина прислушалась: объявили посадку. – Все, Володя, целоваться не будем, чтоб не смущать родных и близких.
– Дай мне что-нибудь на память. Будет у меня талисман, – вдруг взволнованно попросил Панин. Резким движением он провел рукой по густым черным волосам, словно это могло помочь сообразить, что именно можно попросить.
– Господи, что ж ты в последнюю минуту! Голова не соображает, что бы такое придумать? – Нина приложила палец к губам, лихорадочно соображая. – Придумала!
Она быстро достала из одной сумки косметичку, поискала с минуту и вытащила тонкую серебряную цепочку с кулоном в виде маленького дельфина – этот подарок она сделала себе сама на прошлый день рождения. Ей тогда так понравился этот изогнувшийся в прыжке дельфин. Еще секунда – и он окажется в океанских просторах. Это его стихия – безбрежный океан. Он бесстрашно погружается в холодную толщу вод… Нине показалось символичным иметь такую безделушку. Как и этот житель океана, Нина хотела всегда быть готова к прыжку. Дельфин лежал на ее горячей ладони, улыбаясь. Нине всегда нравилось, как эти рыбы сохраняют приветливое выражение на своей добродушной мордашке.
– Держи, – на выдохе сказала Нина.
– Это мне?
– Ну да.
– Спасибо, – неуверенно произнес Володя, с трогательной нежностью перебирая пальцами звенья цепочки. Взгляд его остановился на серебряном дельфине. Панин улыбнулся. – Спасибо. Я буду всегда носить твой подарок. Он принесет мне удачу, отведет любую беду.
– Рада, что тебе понравилось. Когда я его увидела, этого смеющегося дельфина, то не смогла пройти мимо. Надеюсь, он будет тебе действительно на счастье.
– Стоянов всегда говорил, что у тебя необычное воображение из-за того, что ты родилась в такой удивительный день, – рассмеялся Володя, почему-то вспомнив об Илье. По лицу Нины он понял, что она не в восторге от этого. – Это я к тому, что помню: ты любишь получать в этот день два подарка.
– Точно. Мама всегда подговаривала Деда Мороза, чтобы он поздравлял меня с Новым годом и днем рождения, вручая при этом два подарка. Ради торжества справедливости, и только. Хорошее было время – время веры в Дедов Морозов, – добавила Нина, наблюдая, как Панин застегивает цепочку на шее. Он расстегнул еще одну пуговицу на своей белоснежной рубашке, чтобы было видно дельфина. – Здорово смотрится.
– Тебе пора. Тетя Аля посматривает на нас с нетерпением, а Ленка делает отчаянные знаки. Теперь она всю дорогу будет называть меня эгоистом. Ладно, потерплю. Ради тебя я готов многое вытерпеть… До встречи, Нина, – они еще раз пожали друг другу руки, обменявшись долгими взглядами.
Нина взяла сумки в руки. Рядом тут же оказалась мама, чуть позади – Лена.
– Ну, спасибо вам. Буду скучать. Ругайте меня, скрещивайте пальцы на удачу. Мамочка, все будет хорошо, – Нина второпях обняла маму, махнула на прощание друзьям и поднялась по ступенькам в вагон. Проводница недовольно ворчала на пассажиров, садящихся в последние секунды. Нина осталась в тамбуре и, выглядывая из-за ее спины, посылала воздушные поцелуи провожающим.
Алевтина Михайловна бежала вслед за уходящим поездом, пока он не набрал достаточно высокую скорость. Шаги ее замедлялись, наконец она остановилась с поднятой к глазам рукой – яркие лучи солнца слепили. Слезы полились из воспаленных глаз. Теперь Алевтина Михайловна могла позволить себе расслабиться. Всхлипывая, она вытирала платком вспотевший лоб. Она чувствовала себя так плохо, что даже разговаривать в таком состоянии с друзьями Нины не могла. Обычно общительная, легко располагающая к себе, она мечтала о том, чтобы провести обратную дорогу домой в одиночестве и молчании. Лена – понятливая девочка, она не станет лишний раз пытаться отвлечь ее пустыми разговорами, а вот Володька – тот будет беспрестанно говорить. У него удивительная способность не чувствовать момента, когда он лишний. Панина всегда много, в избытке. Нину это раздражало, но Алевтина Михайловна говорила ей, что это с ним происходит от переполненности чувствами.
Оглянувшись на оставшихся далеко позади Лену и Володю, она медленно пошла им навстречу. Молодые люди выглядели уставшими, расстроенными.
– Долгие проводы отнимают много сил, – поравнявшись с ними, произнесла Алевтина Михайловна. – Пора домой.
– Тетя Аля, – Лена внимательно посмотрела на нее. – У вас был трудный день. Наверное, даже разговаривать не хочется. Если вы не возражаете, мы с Володей пешком пройдемся.
– Из меня сейчас на самом деле плохой собеседник и для пешего похода я не гожусь, – вяло улыбнулась Алевтина Михайловна.
– Я буду звонить часто-часто, чтобы вы не грустили, – взяв ее за руку, сказала Лена.
– Спасибо, милая.
– Я тоже буду давать о себе знать, – не поднимая глаз, произнес Володя.
– Обязательно, Володенька.
– Ну, мы пойдем, – Лена слегка сжала ее пальцы и отпустила их.
– До свидания, ребятки.
Алевтина Михайловна пошла к остановке автобуса. Она шла, едва переставляя ноги, словно на них навесили гири. Как же тяжело ей было возвращаться в пустую комнату. Все теряло смысл, если рядом нет Нины. «Вот так расти их, вкладывай душу, а в один прекрасный момент ваше драгоценное чадо продемонстрирует, что больше не нуждается в вас», – думала Алевтина Михайловна, глядя под ноги, словно боясь упасть. Движения женщины были неловкими, заторможенными. Она шла, осторожно ступая. Мысленно она все еще бежала по перрону и смотрела на удаляющийся поезд. Он увозил ее Нину далеко, и время встречи они не назначали даже с точностью до недели. Они всегда были вместе – семнадцать лет все-таки, изо дня в день. Все горести и радости, маленькие победы и поражения, успехи и неудачи – все осталось в сердце. Каждый этап взросления дочери Алевтина Михайловна помнила очень отчетливо, ей не с кем было делиться своими переживаниями. Но она никогда не жалела о том, что в ее жизни однажды появилось крохотное существо. Память вдруг отшвырнула ее к самому началу, к первому дню их знакомства. Акушерка положила только что родившуюся девочку ей на грудь и улыбнулась:
– С дочкой вас! Знакомьтесь. Горластая, значит, все будет замечательно!
Посмотрев на девочку, Алевтина забыла все те мучения, которые пришлось пережить, прежде чем она появилась на свет. Место разрывающей все тело боли заняла бесконечная нежность. Слезы сами лились из глаз, и были они такими сладкими. Осторожно прикоснувшись к малышке, она сразу обратилась к ней по имени: «Ну, здравствуй, Ниночка, моя принцесса…»
Она родила ее в тридцать семь. От любимого мужчины, в тот момент, когда она совсем не была готова к материнству. Вернее сказать – перестав напрасно мечтать и мучиться по этому поводу. Она считала, что ее жизнь была серой, скучной, сама она – блеклой, боящейся лишний раз поднять глаза и оглядеться вокруг. Некому было подсказать, что нужно расправить плечи и ходить с гордо поднятой головой. Что нет повода настолько бояться людей, нового, жизни вообще.
С самого детства ей пришлось быть хозяйкой своей судьбы. Она рано повзрослела – после смерти матери надолго пришлось забыть о том, что она все еще маленькая девочка. Вскоре в доме появилась новая хозяйка. Жить с отцом и мачехой было нелегко. Новая жена отца невзлюбила Алевтину более остальных детей, вымещая свой потаенный гнев в постоянной, бесконечной работе, которую возлагала на падчерицу. Но Алевтина успевала все: доить корову, убирать в хлеву, выгонять птицу на сочные луга за околицей села. Ее маленькие ручки не знали покоя. Работа менялась в зависимости от времени года. Аля присматривала за младшими братьями и сестрами, помогала заготавливать еду для скота, падая к вечеру с ног от усталости. По вечерам вязала бесконечные носки, варежки, шарфики. При этом она сносно училась, проявляя особый интерес к литературе. Но читать дома удавалось редко. При виде книги в руках падчерицы мачеха впадала в гнев. Она ничего не говорила о том, что ей не нравится, никогда не повышала на детей голоса, но умела несколькими словами заставить их делать то, что хотела она. В большей степени это касалось Алевтины. Остальных приемных сыновей и дочерей она не так замечала, предоставляя им мало-мальскую свободу. Но невысокую с длинной косой девчушку она изматывала, как могла.
Иногда Алевтина собиралась поговорить с отцом обо всем, что наболело. Она хотела рассказать ему, как тяжело ей стало жить в отчем доме, где больше нет ласки, тепла. Где хозяйничает эта молодая, не знающая жалости женщина, велевшая с первого дня называть ее Варварой Петровной. Да по-другому и язык бы не повернулся – мачеха расставила все по местам с самого начала. Родившиеся Прохор и Матвей обращались к ней «мама» и получали от нее заботу, на которую она была способна, а остальным доставались жалкие остатки от того, что называется вниманием, чуткостью. С годами Але так хотелось узнать, что же привлекло отца в этой широкоплечей, грубоватой женщине? Почему он решил привести ее в дом и сделать полновластной хозяйкой? Он совсем забыл о матери. Даже на ее могилу детям приходилось ходить тайком. Неужели отец не видел того, что стало с их домом?