Плач палача
Шрифт:
– Ты так запросто говоришь об этом, будто такое случалось с тобой и не раз, – прищурив глаза, сказала Нина.
– В чем-то ты права.
– Первый раз вижу перед собой альфонса!
– Все когда-нибудь бывает впервые, – нагло улыбнулся Дима. Нина возненавидела его в эту минуту. Как она могла позволить ему оказаться в своей постели?! Непростительно!
– Ты с первой минуты знал, что тебе от меня нужно.
– Не стану спорить. Каждый устраивается в этой жизни как может. Моих талантов оказалось недостаточно, чтобы вести достойное существование. Остался последний козырь, и я использую его. Только красота спасет мир. Ты с этим согласна?
– Я не готова к философским беседам. Слишком тяжелая голова… Хорошо, подожди минуту, – Нина вышла из спальни. В коридоре висела ее куртка, в кармане которой в беспорядке лежали измятые купюры. Отсчитав сумму, которую Нина сочла приемлемой, вернулась. Дима сидел на краю кровати,
– Сумма покрывает обиду за твою грубость, – пряча деньги в кармане брюк, заметил Дима. – Я ухожу. Прощай, милая. И, честно говоря, не могу не заметить, что на этот раз тебе повезло.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что ты роскошно живешь и пьешь, как свинья. Я не воспользовался этим только потому, что у меня свои взгляды на этот счет, но рано или поздно ты встретишь кого-то менее совестливого, – Дима надел куртку. Наклонился и поцеловал Нину в щеку. Она не заметила, как он сморщился от неприятного запаха. Чуть отстранившись, он тихо сказал: – Это не мое дело, и я не знаю ничего о тебе, но лучше завязывай. Ни одно горе не утопишь в водке. Она слишком мелка для этого. Горе не тонет, вязнешь ты. Подумай, ты ведь нормальная девчонка.
– Тебе тоже повезло.
– В чем?
– Ты все еще жив, – тряхнув нечесаными волосами, загадочно произнесла Нина. – Это исключение из правила.
– Да? Попахивает детективом. Ладно. Пока.
Он закрыл за собой дверь, не став ждать объяснений. В одном он оказался прав. Прошло несколько мгновений, и Нина подбежала к окну, чтобы, выглянув, проводить его. А потом, увидев, как легко и пружинисто он шагает, едва поборола в себе желание закричать: «Вернись!» Она прижалась лбом к холодному стеклу и смотрела ему вслед, пока он не затерялся вдали среди прохожих. Нина почувствовала, как ее трусит мелкой дрожью. До нее только дошел смысл сказанного: она была настолько пьяна, что не помнила ничего, и воспользоваться этим было легче легкого.
Нина бросилась в спальню, открыла шкатулку, стоящую на комоде: все драгоценности были на месте. Потом быстро вбежала в гостиную – деньги в целости и сохранности лежали в потайном месте. Тяжело дыша, Нина открыла дверцу бара. Достала бутылку виски. Напитка в ней было на самом донышке. Одним большим глотком она выпила его прямо из бутылки. Почувствовав, что ее сейчас вывернет, Нина часто задышала, закрыв глаза. На смену спазму пришло безразличие дурмана. Еще несколько мгновений, и Нина почувствовала, что способна снова смотреть на мир. Осторожно открыв глаза, увидела себя в небольшом зеркале внутри бара. На нее смотрела взъерошенная, с обезумевшими глазами женщина неопределенного возраста. В этом мутном взгляде не осталось ничего человеческого, только подступающее безумие и панический страх. Отшатнувшись, Нина отвернулась. Кажется, оставался один шаг до пропасти… Медленно перевела взгляд на пустую бутылку и с силой швырнула ее в стену. Разлетаясь на мелкие осколки, она издала резкий, характерный звук.
Равнодушно посмотрев на валяющееся повсюду стекло, Нина стремительно вышла на балкон.
Холодный осенний воздух заставил Нину поежиться. Опираясь о перила, она старалась забыть увиденное отражение в зеркале. «Пожалуй, за секс с такой расплывшейся рожей нужно было заплатить больше», – горько усмехнулась она. Упрямо глядя вниз, она продолжала стоять на ветру. Ей нравилось чувствовать обжигающее дыхание осени, оно кололо ее тысячами невидимых иголочек, возбуждая. Это было новое ощущение. Нина тряхнула волосами, раскинула руки в стороны и запрокинула голову. Каждая клеточка ее тела напряглась. Все ее естество испытывало отвращение к той, что стояла, обнажив грудь, не обращая внимания на то, как холодный ветер треплет невесомый пеньюар. Она словно хотела вобрать в себя свежесть воздуха, как будто это могло помочь освободить душу от накопившейся скверны. Глубоко дыша, Нина стояла, сжимая и разжимая кулаки. Со стороны это было похоже на некий ритуал, проводимый рыжеволосой колдуньей. На самом деле это было прощание. Прощание с тем безрассудством, в которое молодая женщина бездумно ввергала себя. Это было обращение к Соболеву, это была клятва самой себе: «Измениться! Все сначала!» Холодный сырой воздух обжигал, но в этот момент для Нины не было ничего лучшего. Она с упоением делала каждый вдох. Ей хотелось верить, что с этого дня она станет сильнее. Она добьется всего того, о чем мечтает сама, о чем мечтает ее мать. Она создана для триумфа. Нужно только не терять голову, не идти на поводу у эмоций, думать. Оставалось понять, хватит ли у нее здравого смысла быть выше, сильнее обстоятельств? Нина улыбнулась – она готова!
Новый знакомый Нины производил впечатление серьезного, спокойного мужчины. Слишком спокойного, с грустными глазами цвета морской волны. Казалось, в них навсегда поселилась безмолвная тоска, пустившая корни глубоко в душу. Нина сразу поняла, что этот мужчина создан для нее. В нем было что-то притягивающее, заставляющее думать о нем как о сильном и слабом одновременно. Желание разобраться с этим было чрезвычайно сильным, бороться с ним Нина посчитала неуместным.
Все началось с желания Нины проведать мать. Но ехать в Саринск в поезде не хотелось. Весенняя природа просыпалась, завораживая упрямой, всепобеждающей силой пробуждающейся жизни. В голове Нины возникла идея – добираться до Саринска автостопом. Это пришло ей в голову в последний момент, когда она стояла посреди гостиной, глядя на собранную сумку со своими вещами и подарками для матери. Последнее время жизнь Нины Соболевой была слишком пресной, по ее разумению. Она смогла выскользнуть из капкана собственной слабости, расправившись с нею решительно и безвозвратно. Осталась только привязанность к сигаретам, но это Нина себе прощала. Оставалось приучить к этому маму – ей будет нелегко привыкнуть к дочери, держащей сигарету в тонких пальцах. Нина усмехнулась: знала бы милая мамочка, сколько всего гораздо более неприятного скрыла от нее единственная дочь. Что делать – пришлось поддерживать желаемый образ. Но еще с одной ложью Нина собиралась покончить в этот приезд. Она отважилась сказать маме, что больше не собирается становиться актрисой, что оставила учебу и всерьез занялась своей профессией. Она – прирожденная портниха. Пусть это звучит не так феерически, как вторая Вивьен Ли, но это избавляет от множества комплексов, облегчает жизнь. Пора было честно признаться в этом хотя бы себе самой. Нина сделала этот шаг, говоря в телефонную трубку. Она все-таки струсила, делая признание на расстоянии, не видя потускневших глаз матери.
– Ну, так, значит так, – выдохнула Алевтина Михайловна. Она вдруг почувствовала обрушившееся разочарование: и личная жизнь не складывается у ее девочки, и юношеской мечте не суждено сбыться. Что же это за напасть, Господи?! Ради чего было столько лет разлуки, одиноких вечеров и молчаливых разговоров с фотографией дочки? Значит, ей тоже суждено шить, бесконечно, безвыходно шить и улыбаться клиентам. Делать свою работу, успевая выслушивать проблемы совершенно чужих людей. Делать вид, что тебя это интересует, иногда реагировать, чтобы не решили, что ты просто киваешь головой, не вслушиваясь в откровенные признания. Для Алевтины Михайловны признание Нины прозвучало как приговор. Она поняла, что не выполнила своего предназначения. Она столько раз твердила дочери, что та должна прожить интересную жизнь, так верила в это… Чепуха получается. Ее Нина четко идет по ее стопам. И зачем она научила ее держать иголку в руках? Наверняка возомнила, что станет лучшей швеей на все времена. Что-то максималистское все же слышится в ее словах. Наивная девочка. Она всегда будет обычной белошвейкой в глазах тех, кто снисходит до заказов.
Однако все свои размышления Алевтина Михайловна оставила при себе, сказав, что будет рада любому выбору дочери, и добавила:
– Я скучаю по тебе, доченька. Приезжай поскорее, пожалуйста.
– Приеду, мам. Я очень скоро приеду.
Нина собиралась как можно скорее выполнить хоть это свое обещание. Она услышала в голосе матери чтото, заставившее сжаться ее сердце. Но окончательно измениться Нина не могла. Она решила наполнить свое возвращение в Саринск новыми ощущениями. Автостоп – единственно правильный выход. Немного перца, немного жгучей приправы к размеренному ритму последних месяцев! Стоя на окружной дороге, голосуя, Нина внутренне предвкушала обжигающий вкус приключений, по которым, по совести говоря, соскучилась. Она поднимала руку не все время. Просто Нина никак не могла определиться: проехаться в кабине рядом с водителем огромного рефрижератора или в салоне новой модели «жигулей»? По столице гоняли такие красивые автомобили, что у Нины дух захватывало. Она то и дело представляла себя за рулем одной из них, полагая, что будет смотреться неотразимо! Оставалась малость – средства. По правде, она могла позволить себе эту роскошь уже сейчас, но безоглядно потратить солидную сумму из сбережений Соболева Нина пока не решалась. Она выстраивала в мыслях цепочку, каждое звено которой шаг за шагом будет приближать выполнение желаний, а касались они не только автомобиля.
Стоя на обочине, Нина вглядывалась вдаль. Замечая на горизонте появление стремительно мчавшейся машины, она принимала уверенный, бесстрашный вид. Некоторые водители принимали ее за девицу легкого поведения. Нина смеялась в душе: ей нравилась даже такая ситуация. Похотливые взгляды усталых дальнобойщиков не пугали ее, но садиться к ним в кабину она все же не решалась. Наконец, Нина решила, что поедет только на приличной иномарке, даже если за рулем ее будет сидеть какая-нибудь расфуфыренная дамочка. В конце концов ей нужны приключения не фатальные, а просто немного разнообразия, чуть-чуть.