Плач по красной суке
Шрифт:
Это была красавица а-ля рюсс в генеральском вкусе — нечто среднее между Царевной-Лебедью и буфетчицей из валютного ресторана. Томная и ленивая, она, казалось, спала на ходу и видела сладкие сны. Конечно, она даже не подозревала, что является предметом страсти Брошкиной, как вообще не подозревала о ее существовании. Она была полным антиподом Брошкиной и, наверное, именно поэтому растревожила воображение последней.
Фантазия у Брошкиной была могучая. Какую только околесицу она не сочиняла о бедной красавице, но самое странное, что сама тут же верила всем
Сидим себе тихо. Работаем. Слушаем радио. Передача о Паганини. Все одно вранье. А голоса дикторов! В школе для дефективных детей уместны такие голоса, а больше нигде.
Но недолго длится затишье. Врывается вдруг вся красная, парик набок, в руке колба, которую Брошкина под горячую руку прихватила из лаборатории. Размахивает этой колбой, как бомбой, того и гляди — шарахнет кого-нибудь невзначай.
— Ой, девочки! Вы тут сидите и ничего не знаете! Наша-то генеральша знаете кем оказалась?! Ни в жисть не догадаетесь! — Голос срывается, глаза горят.
— Ну, не тяни резину, — лениво вопрошает Клавка. — Кем еще твоя генеральша оказалась?
— Она правнучка Пушкина, — торжественно объявляет Брошкина. — Да, да, хотите — верьте, хотите — нет, но она правнучка Пушкина и Гончаровой по боковой линии, — тараторит Брошкина, стараясь перекричать наш хохот. — Она сама по секрету призналась своей лаборантке, а та рассказала Дуське Кирогазовой, — знаете Дуську Кирогазову, которая однажды в Сочи за флажки заплыла и ее теплоход «Россия» чуть не раздавил?..
— Что значит по боковой линии? — спрашивает Варька. — И почему по секрету? Зачем генеральше скрывать свое родство с Пушкиным? Этим ведь гордиться можно.
— Вы ее не знаете, не знаете! — кричит Брошкина. — Она все скрывает. Такая у нее подлая натура, все скрывать, даже номер своего телефона и то под секретом держит. Дуська Кирогазова раньше у них работала, так эта стерва ни разу с ней даже завтраком не поделилась. Сама хлещет целый день из термоса кофе с коньяком или чай с ромом и заедает марципанами. У самой дома холодильник «Леф»…
— Брошкина, поди прочь, я не могу больше!.. Я не могу с тобой работать! Не могу! Не могу! — Евгения Федоровна в исступлении лупит кулаком по столу.
— А что такое марципаны? — в наступившей тишине скромно интересуется Крошка Капа.
— Марципаны — это засахаренные орехи, — шепотом отвечает Брошкина.
— Не орехи, а фрукты, — поправляет кто-то.
— А что такое холодильник «Леф»? — спрашивает Крошка.
— О, это такой агрегат, такой агрегат! Два этажа… Двухэтажный. На одном этаже все нормально, а второй этаж замораживает навсегда. Хочешь, к примеру, клубники и вдруг вспоминаешь, что в прошлом году ее туда положила. Лезешь в этот отсек, а клубника там как живая. Это немцы производят, фашисты проклятые, им есть что в такой агрегат пихать…
— Брошкина, — в изнеможении стонет Евгения Федоровна, — сходи в типографию, найди там этого… как его… ну, электрика. Пусть придет в обед, штепсель починит и лампочки пусть захватит… И не возвращайся до обеда, не возвращайся!
Но тщетно пыталась Брошкина приблизиться к предмету своей страсти. Генеральша была совершенно недосягаема для нее и неуязвима. Брошкина уже и к лаборантке подлизывалась, но та, верная своей патронессе, шуганула Брошкину, а шофер черной «Волги», которого Брошкина однажды попросила подвезти, и вообще обхамил.
— Я таких не вожу! — отмахнулся от нее этот сановный лакей.
И тогда в отчаянии Брошкина решила убить генеральшу…
Однажды, в очередной раз опоздав на службу и получив свой законный выговор, Брошкина бредет на свое место, будто убитая горем. На лице скорбь неземная. Охает, вздыхает. Явно хочет поделиться чем-то сверхъестественным, но терпит, нагнетает атмосферу. И мы не спрашиваем. Ждем, что будет.
— Нет, девочки, я не могу молчать! Не имею права! — Голос дрожит от избытка чувств. — Я поклялась молчать, но я не могу. Совесть не позволяет!
— Да говори же ты, не тяни резину! — приказывает Клавка-Танк.
И Брошкина выдает нам следующее: будто бы ехала она вчера в автобусе с работы вместе с генеральшей и будто бы они разговорились… Все это уже мало похоже на правду, потому что генеральша в автобусе не ездит, а если и ездит, то ни с кем разговаривать не станет. Особенно с Брошкиной.
Но дальше рассказ Брошкиной вообще не лезет ни в какие рамки. Такого откровенного, бессмысленного вранья мы в жизни не слыхали.
Значит, едут они будто бы в автобусе, и генеральша везет в сетке громадную химическую бутыль. Брошкина, естественно, интересуется содержимым бутыли, и будто бы генеральша невозмутимо сообщает, что там находится серная кислота. Брошкина удивляется, зачем нашей барыне столько кислоты, на что та отвечает, что кислоты ей надо очень много, целая ванна. Брошкина, естественно, ничего не понимает.
— Я хочу принять ванну и раствориться в ней! — будто бы говорит генеральша.
Тут Брошкина начинает всхлипывать, она умоляет нас принять меры и спасти несчастную. Она настолько поверила в собственную выдумку, что смятение ее передается даже нам.
— Вся в замше, красавица, и такая несчастная! — рыдает Брошкина.
Мы отпаиваем ее валерьянкой, и потрясенная начальница отпускает ее домой.
— Тебе надо срочно показаться врачу!
— При чем тут я! — всхлипывает Брошкина. — Я знаю, вы мне не верите. Но потом будет поздно! Вы еще пожалеете!
Брошкина уходит, а мы еще долго не можем прийти в себя. Кто-то удивляется ее фантазии, кто смеется, кто озадаченно пожимает плечами, потому что и впрямь совершенно неясно, зачем понадобилось Брошкиной нести эту околесицу.