Плач серого неба
Шрифт:
— В чем дело? — начал я и запнулся, проклиная собственную глупость и забывчивость. Привычка снимать шляпу перед разговором сослужила дурную службу, и потому я истекал слезами, пока более практичный Карл и не думал расставаться со шлемом. Орчанке же, которая всю дорогу закрывалась от встречного ветра лишь рюкзаком, повезло больше всех — в отличие от паромобильных, ее лабораторные очки были непроницаемо черными, и при таком ярком освещении носить их было, пожалуй, истинным удовольствием.
Я с силой натянул шлем, опустил на глаза очки, больно хлопнув окулярами по скулам, и осторожно развернулся к площади. Глаза не спешили отходить от первой встряски, тут же заныли и увлажнились, но с этим я мог справиться. А вот насчет открывшегося зрелища уверенности было куда меньше.
Сквозь дымную мглу по площади плыл высокий, массивнее любого эггра, огненный великан. Его обвитое прозрачным пламенем тело рассекало мерцающее марево подобно пароплаву, что режет утренний туман над морской гладью — обманчиво медленно, плавно, словно… Впрочем, к чему сравнения? Гигант действительно не шагал, но будто плыл по мостовой. Я попытался разглядеть его очертания, но единой картины никак не выходило. То казалось, что там, на площади, причудливая машина — сужаясь, убегала от земли широкая коническая платформа, по металлическим бокам ее сновали рыжие светлячки огненных всполохов. Проходил миг — и механический образ расплывался. Клочья тумана содрогались, разбегались в стороны, и сквозь них проступали очертания существа, чуждого этому миру, но определенно живого, неспешного, и до дрожи в коленях опасного. Я видел непроницаемо черное, стеклянно блестевшее полушарие головы, опоясанное у основания широким стальным обручем, что вырастал, продолжался прямо из бугристых, неимоверно широких плеч, а за ними плавно покачивались в облаке дыма металлические раструбы.
Когда чудовище вышло на площадь, на него упал свет множества фонарей, туман стал прозрачнее, и я увидел единственные конечности гиганта — отвратительную пародию на руки одушевленного. Левая, распухшая от металлических наростов, комьев проволоки и пучков пружин, заканчивалась чуть ниже локтя безобразной культей, утыканной целым снопом металлических трубок. Правая щетинилась кривыми стальными шипами и, хотя сильнее походила на живую руку, обходилась лишь тремя толстыми пальцами, которые крепко сжимали… фонарный столб?!
Внезапно я осознал, что до неведомого отродья не меньше квартала, и похолодел. Тварь должна была быть не ниже второго этажа!
Словно нарочно дождавшись этого прозрения, монстр остановился. Голова его вспыхнула едва различимым багрянцем, а мгновение спустя на ней прорезалось три ярких огненных всполоха — две точки-кляксы и изогнутый росчерк под ними. Казалось, будто дитя самого Хаоса намалевало на блестящем черном полушарии радостную рожицу, вложив в широкую улыбку собственное понимание веселья.
Тварь раззявила нарисованную ухмыляющуюся пасть и яростно взревела.
Я не знал, что слышу в этом реве. Злобу? Смех? Боль? Невозможно было искать чувства, свойственные лишь одушевленным, детям Творца, во всепоглощающем звуке, рожденном еще до начала времен. То был вызов самого Хаоса, вызов всем устоям мироздания. Я всем естеством ощутил, как немеет от ужаса сама душа.
С Карлом и Ларрой было не лучше. Орчанка съежилась на мостовой, прикрыв голову руками. Посеревший цвергольд судорожно хватал ртом воздух.
В висках давило, зрение играло в загадки, но разум как за якорь цеплялся за незыблемые темные силуэты.
Магполы стояли молча, неподвижно уставясь на врага. В их взглядах спокойствие и праведный гнев породили новое чувство, ведомое лишь им — верным слугам Творца, лишенным сомнений и страха. Конечно же, крик чудовища их не пугал. Для тех, кто живет ради сражения с порождениями Хаоса, простого рева маловато.
И это их презрительное равнодушие к обнаженному сгустку бесформенной ярости внезапно отрезвило. Страх никуда не делся, только теперь он почему-то не имел надо мной власти, и я с удовольствием перестал обращать на него внимание.
— Земля тринадцатый и Воздух второй, — пробасил над ухом инспектор, — быстро в полицейский участок, зовите мирских. К врагу не приближаться, идите дворами через улицу Разума.
Две тени молча развернулись и споро побежали прочь.
— Остальные по четверкам. Первое звено — в арьегард, ждите второго. Ждем мирских, в нештатной ситуации отступаем к домам. Задача — уничтожить врага, средства — любые. Гражданские, — он повернулся к нам, — не мешать. Если у вас есть какие-то идеи, — из голоса инспектора на мгновение исчез командный тон, — пустите их в дело, если перебьют нас. Но не раньше.
И он не шутил.
Неподвижность магполов будто передалась всему миру, и тот в страхе затаился, притих, но не сумел заглушить тиканье часов на башне Ратуши. Вкрадчивое пощелкивание накрепко вплелось в безмолвие колючей шерстяной нитью, и время принялось замедляться, пока не превратилось в нескончаемую галерею картин, заключивших безразмерные мгновения в жесткие острые рамы.
Мироздание скрутилось ржавой пружиной, до того тугой, что сам воздух звенит от напряжения. Миг — и оно начинает с визгом раскручиваться.
Словно синяя волна плещет в полумраке. Там, где мгновение назад сгрудилась толпа, — четверки магполов, безмолвные и застывшие в преддверии боя.
Шуршащий шаг — и строй перетекает вперед. Земля под ногами едва заметно подрагивает. Четверка инспектора держится позади, другая четверка выходит вперед и три держатся посередине. Да это же стрела, понимаю я, которая целит точнехонько в силуэт неизвестной беды. И пусть наконечник выщерблен там, где должны быть Второй и Тринадцатый, она поистине смертоносна.
Но почему стрела замерла, остановилась? И вижу, почему.
Запоздалым ответом на вой чудовища пронзительно визжит сирена. Один за другим три рычащих паромобиля вылетают из Железнодорожного тупика. Их покатые рыбьи лбы останавливаются в нескольких метрах от неведомой твари, и жабры дверей выталкивают крохотные черные фигурки.
Мирская полиция?
Ну конечно. Темные силуэты Второго и Тринадцатого возникают ниоткуда, возвращаются в строй.
Стрела готова к полету в самое сердце ворвавшегося в Вимсберг ужаса.