Плач серого неба
Шрифт:
В некоторый момент митрополиту Вимсбергскому Петресу показалось, что слишком уж часто он слышит имя Жосара. В один прекрасный день Его Святейшество без предупреждения объявился на проповеди ритуалиста, чем, конечно, изрядно всполошил храмовую обслугу. Но только не отца Жосара — тот, к вящему удовольствию митрополита, читал стихи Кодексума сильно и напористо, зажигая слушателей огнем собственной веры. Завершив чтение, священник ловко перешел к проповеди, и принялся так ловко цитировать святых отцов и вразумлять прихожан, что высокий гость был тронут до глубины души. Дождавшись окончания, он, уже не таясь, предложил молодому человеку разделить трапезу.
— …Из этой главы Кодексума, братья и сестры, мы узнаем не только о сотворении мира, его гибели и возрождении. Эта, как мне кажется, самая важная глава рассказывает о вреде гордыни и зависти, учит нас быть смиренными к ближним и непреклонными перед злом. Вспомните, как вас обижали. Разве не готовы вы были на все, чтобы отомстить обидчику? Но вот момент,
— …Как говорят святые старцы, — благодушно промолвил митрополит, — двери Творца всегда для нас открыты, вот только не каждый их заметит, а из тех, что заметят, не каждый войдет. Конечно, не нам толковать пути Его, но если это не тайна, сын мой, расскажи, как Он позвал тебя?
— Давно это было, отче, — задумался юноша, — так и не скажешь. Думается мне, что и впрямь, Творец двери отворил, а я, по малолетству да по скудоумию, не заметил. Смотрел не туда — как читать научился, как в церковь ходить начал, все пытался понять, что же главнее на свете — Порядок, который мы поклялись хранить и защищать, или же Хаос, предвечный и бесформенный. — В присутствии митрополита бывший Зубрила Жос вдруг оробел. Растерял только что явленное красноречие, краснея теперь лицом, говорил быстро и неловко запинался. Пробовал есть, но куски в горло лезли нехотя, так что вилку пришлось отложить. Обеими руками юноша вцепился в кружку и смотрел на гостя, который задумчиво дожевал жареный рыбий хвостик и, наконец, посмотрел на сотрапезника.
— Интересные, надо сказать, вопросы роятся нынче в младых головах, — седые усы намекнули на легкую улыбку, — неожиданные. Ну и к чему же ты пришел?
— Ни к чему, отец. Ни к чему я не пришел. Кроме, разве что, мысли, что никогда и нигде, ни под каким видом, нельзя сравнивать Хаос и Порядок.
— Ну и ну… — Митрополит изумился, и, дабы не спешить с изрядным куском картошки, жестом дал молодому священнику знак продолжать.
— Как можем мы, ничтожные, ставить Бесформенный на одну доску с Творцом? Какая нужна дерзость, чтобы даже в мыслях допустить, что бездумная и бесформенная материя, коей, без сомнения является Хаос, хотя бы в чем-то может быть равна Создателю всего сущего? — Жосар чувствовал, как к лицу приливает теплая кровь, раскрашивает уши под свекольные ломтики, и уже не знал — вино ли тому виной, или смущение. Но Петрес был не то что спокоен, он с интересом слушал юношу, время от времени степенно поводя бородой вниз-вверх. — Творец создал нас всех, создал все, и в том Его всемогущество, власть над зримым и незримым, мыслимым и немыслимым. Он показал нам, что Хаос — лишь глина в Его руках, когда создал весь этот мир, всех нас. И при этом Он возлюбил нас и вложил эту любовь в наши души. А для Хаоса мы — ничто. Бесформенный видит в нас лишь частицы себя, он хочет вернуть свое, поглотить и растворить. Для него мы лишь подобие, которое должно тянуться к подобному. И зов его столь громок, что стоит лишь на миг забыть о том неизмеримо большем, что дал нам Творец — о бессмертной душе, о разуме, об истинной свободе, — как мы тут же делаем шаг к Хаосу. — Жосар шумно перевел дух, — так вот, отче, когда я вдруг понял, насколько просто сделать этот шаг, как легко дойти до той черты, из-за которой возврата уже не будет, я решил посвятить всю жизнь сражению с Хаосом. И начал думать, как бы получше узнать врага, понять его цели. Мало-помалу стало ясно, что для этого мне придется приблизиться к Бесформенному вплотную, прикоснуться к нему лично.
Лицо митрополита оставалось спокойным. Лишь где-то в глубине темных глаз заледенел холодными искорками ужас.
— Вы знаете, отче, что есть книги, которые добрались до наших дней из незапамятных времен, а напечатаны в них такие вещи, что Магическая полиция сжигает их сразу, как найдет? Я сумел заполучить некоторые из них, и даже начал читать, не понимая, в какую ловушку загоняю сам себя. Я перестал выходить из дома, мне начали сниться кошмары, которых я не помнил. Мои простыни впитали столько пота, что стали твердыми, словно дерево, но я этого не замечал. И когда я уже был готов воззвать к Хаосу и даже узнал, как это сделать, сам Творец остановил мою руку. Не было грома средь ясного неба, не было никаких знамений — просто я будто прозрел. И едва не сошел с ума, отче. Взглянул на себя в зеркало, — голого, изможденного, дрожащего, и понял, куда едва не ступил. Понял, как глуп я был, пытаясь осознать бесформенный и вечный Хаос, что невозможно в принципе, что его суть — в отсутствии любой сути, как таковой.
— И к чему ты пришел? — спросил Петрес, умело скрывая вздох облегчения.
— Лишь к одному, отче. Перестал размышлять об этом навсегда. С тех пор я с ужасом гоню от себя любое искушение продолжить изыскания. Ибо они ведут лишь к голому знанию. А знание — лишь инструмент, которым можно забить гвоздь, а можно размозжить палец. И хорошо, если только себе.
— Так что же, ты вообще отказался от знаний?
— Нет, отче, как можно? Простите меня, грешного, я, наверное, неточно выразился. Скажу иначе: уж если искать знаний, так тех, что полезны для души. В книгах святых отцов говорится, как победить не сам Хаос, но ту его часть, что растет в нас самих. Сражаться со злом перед тобой куда проще, чем залатать червоточину в самом себе, вот только пользы от этого, почитай, никакой. Так я и понял, что лишь избавляясь от зла в самих себе, мы одолеем Хаос, который впустили в мир пятеро проклятых. — Жосар замолчал, поперхнувшись, и отхлебнул немного вина, переводя дух. — Все это я понял, когда стоял лицом к лицу с собственным отражением, и видел лишь стыд и сожаление о содеянном. Через несколько очень долгих дней мне довелось нести гроб на похоронах… кажется, умерла тетя моего приятеля. Или дядя… Так вот, когда священник начал отпевать мертвеца, я вдруг понял, что в самом деле верю его словам. Что душа покойника действительно уходит куда-то, где с ней поступят по справедливости. В ту самую Обитель Порядка, о которой говорится в Кодексуме, где каждого ждет воздаяние по делам его. И что чем ближе мы становимся к Творцу в этой жизни, тем ближе будем и в той. Тогда я понял, что в этой вере — спасение. И понял также, что если я обрел ее, то обретут и другие — рано или поздно, но мир излечится от полученных ран. В тот день, когда все вокруг плакали, я улыбался, потому что смерть меня больше не печалила. Тогда-то я и понял, что должен стать священником — чтобы разбудить эту веру в других душах, чтобы наполнить их молитвы смыслом, чтобы… — юноша все же подавился вином и, вовсе побагровев, принялся откашливаться.
— Чтобы они спаслись, — пробормотал митрополит, и отец Жосар яростно закивал.
— Я уже три года наблюдаю за отцом Рарогом, — просипел он, осторожно переводя дыхания, — и восхищаюсь им от всей души. Ведь говоря откровенно, он и ему подобные — порождения Хаоса. Но послушайте его речи! Посмотрите, какой кротостью светятся его глаза! Что ему до глупых вопросов — кто сильнее, Хаос или Порядок? Ему важен только Творец, который, как он знает, — спасение. А Хаос — гибель. И другие знания, отче, ему не нужны, потому что не ими вымощена дорога к Творцу. Есть же притча о любопытном монахе — когда Искажение обещало отшельнику ответить на любой вопрос, за который тот готов отдать год жизни. Бедняга умер, так и не добравшись до истины, потому что когда получал один ответ, ему сразу хотелось что-то уточнить или дополнить. Вот так и мы — стоит слепо погнаться за знанием, забыв о вере, как погрязнешь в сомнениях и окончательно себя потеряешь. А если веруешь — сомнениям потакать нельзя, с ними нужно бороться. Я неустанно благодарю Творца за эту простую и великую истину.
Трапезу заканчивали в тишине. Жосар не смел поднять головы, а митрополит задумчиво разделался с рыбой, поднялся, встряхнул, значительно, животом, молча благословил юношу и удалился.
А месяц спустя пришел святейший указ: назначить отца Жосара настоятелем нового храма в Рыбацком квартале. Никто из знакомых молодого человека не удивился, когда известие, от которого у многих поджилки бы затряслись, привело того в прекрасное расположение духа. А суровые рыбаки, их усталые жены и пропахшие отцовской добычей дети во все глаза смотрели, как среди рабочих, что облепили недостроенный храм, объявился невысокий священник, засучил рукава и принялся за дело наравне с остальными.
Еще две недели спустя строительство завершилось, и Жосар, к вящему удивлению Вимсбергской епархии, тут же отказался от охраны храма.
Митрополит не прогадал. Жители Рыбацкого, которые доселе обходились единственной небольшой, пусть и уютной церквушкой на самой окраине квартала, с каким-то робким облегчением потянулись в новый дом Порядка. И если в первые дни голос нового священника эхом отлетал от стен полупустого зала, то вскоре каждое слово уже оседало на открытых ему душах.
Но взглянем на отца Жосара четыре года спустя после судьбоносного ужина с митрополитом. Этой ночью он сидит в маленькой келье при храме после службы в честь начала Сезона Изобилия и отдыхает. Только что ушел призванный на помощь священник из малого Рыбацкого храма, и унес последние отзвуки недавнего шума. Всего оборот назад церковь ломилась от прихожан, и каждого непременно нужно было выслушать и дать напутствие. Иначе нельзя, — рыбаки уходят на долгий лов. Дни и ночи в лодке, наедине с океаном — без благословения Творца придется нелегко.
Сам Жосар с малолетства плавал разве что в океане науки, а после с головой утонул в делах церковных, так что радость рыбалки ему неведома. Зато у него свой улов — в антикварной лавке случайно обнаружилась старая неприглядная книжица с затейливыми каракулями, в которых пытливый глаз Жосара быстро распознал древнецвергольдский. Уже на титульном листе священник едва не упал в обморок — его чуть более чем скудных познаний в мертвом языке хватило, чтобы понять — перед ним были те самые откровения Брегга Северного, которые старый отшельник предал бумаге всего за несколько лет до Раскола. Известно было, что хотя рукопись считалась утерянной во Время Безумия, существовало несколько печатных копий, но найти их до сих пор не удавалось. Стоит ли говорить, что отец Жосар, не торгуясь, отдал за книгу две серебряных монеты и немедленно побежал к себе в келью.