Плач серого неба
Шрифт:
Озеро прянуло ворохом струй, вокруг ног с хлюпаньем обернулся толстый водяной хлыст и потащил альва в некогда спокойную, а ныне разверстую хищной пастью глубину. Из бурлящего зева выпростался пук нитей потоньше и безжалостно захлестал по спине, разрывая голую кожу. На помощь снова пришел песок — под яростным напором Хидейка он с шорохом потек вверх. Мгновение спустя озеро окружила легкая, блестящая и очень прочная стена. Прозрачное щупальце разрезало пополам, и оно, лишившись основы, немедленно растеклось мертвой лужей. Альв зарычал, бешено хватая мыслью мокрый песок, слепил большой ком и направил туда, где деревья смыкались самой плотной стеной. Не угадал. И был незамедлительно наказан. Лишившись управляющей мысли, барьер вокруг озера исчез, и оно немедленно отозвалось — заливая все вокруг, новый водяной канат выбрызнулся наружу и взлетел над головой юноши.
Когда подчиненная чужой воле стихия тяжело обрушилась на Хидейка, тот плюнул на мысли и положился на инстинкты. Невольно подкрепляя мысленные приказы жестами, он ухватился за траву, рухнул на спину и покатился, заворачиваясь в дерн, словно в ковер. Глухой удар — ревущая струя рубанула по заслону, — руки сотряслись и онемели. Он вновь откатился в сторону и отпустил стихию. Еще перекат! Голова кружилась, но выхода не было, и новый удар он нанес… себе под ноги. Земля задрожала, во все стороны по ней побежали гулкие круги. Невидимый противник был упорен, но до сих пор полагался на проверенные средства. Прозрачные щупальца не выдержали тряски, и последняя волна застала на воде лишь усталую рябь. Альв попытался улучить момент, чтобы отдышаться, но времени ему не дали. Ногам, успевшим высохнуть за время долгой беготни по песку, вдруг стало тепло и мокро. Он глянул вниз и с проклятьем отступил — под ним расплывалась лужа. Враждебный маг сменил тактику и воззвал к скрытым до той поры источникам. Хуже всего было то, что вода оказалась горячей. Когда из земли забила струя пара, Хидейк отскочил, чувствуя, как немедленно заныла обожженная нога, но скакать пришлось активнее, ибо враг принялся за обстрел всерьез. Закрывать каждый гейзер было бы пустой тратой немногих оставшихся сил. Пригодился бы посох, но для этого нужно было знать, где прячется враг. Звать на помощь было некого, некогда, да и средств к тому не имелось. Он затравленно оглянулся после очередного прыжка и увидел старый булыжник, с незапамятных времен стоявший на самом берегу. Мельком попросив прощения, Хидейк приказал почтенному валуну расколоться на части, из последних сил сосредоточился на острых обломках и уже на пределе раскинул их веером вокруг себя. Если противник видел альва, он должен был стоять на пути хотя бы одного из каменных снарядов. Догадку подтвердил едва слышный вскрик. Очередной хлыст, едва показавшись из озера, разлетелся звенящими брызгами. А Хидейк, который до боли в глазах вглядывался во мрак, увидел, как от ствола к стволу шмыгнула еле заметная тень.
Рывок! Земля под ногами вспучивается. Рывок! Бугор пружинит, и резко бросает альва к скамье. Рывок! Хидейк хватает посох и несется к деревьям. Рывок! И струя воды, простая, бесхитростная струя, даже не облеченная в форму, сбивает его с ног, но он падает в нужном направлении.
Обдирая кожу о ветки, альв мячиком катится в кусты и едва не врезается в нечто коренастое, но определенно живое. Неведомый враг с головы до ног закутан в темное тряпье. Пауза — и негодяй бежит. Хидейк несется следом, на ходу выкрикивает слово власти над артефактом и шероховатый камень посоха превращается в гладкую обсидиановую рукоять. Клинок почти задевает убегающего, но тот не глядя зачерпывает воды из озера, до которого уже совсем немного, и прозрачный щит возникает за его спиной, бьет альву в лицо тучей брызг, мгновенно опадает, но успевает защитить хозяина. Тот, в свою очередь, делает еще несколько длинных, больше похожих на прыжки, шагов и останавливается. Тянет в беззвучной мольбе руки к озеру. И вода отвечает. Кипит, шелестит, пробуждается.
Гигантская туша полувыпрыгивает — полувыплескивается на берег. Разворачивается уродливым цветком, протягивает к альву беспалые лапы, разевает кривую прозрачную пасть. В самом центре спины воплощения плавает донельзя изумленная рыбка и немо разевает рот, но веселья в этом мало. Хидейк знает, как создавать движущиеся воплощения из земли, но сил не осталось совсем. В голове — только шум, и он мало-помалу вытесняет осмысленные звуки. Юноша спотыкается и сбивается с шага. Как кролик к змее, он неторопливо идет навстречу чудовищу, но смотрит сквозь трепещущую тушу — на напряженно застывшего мага. Монстр машет щупальцем, сбивает жертву с ног и тащит к толстым стеклистым жвалам, с которых потеками слюны капает вода. Воплощение выглядит до жути реальным. Враждебный маг — в двух шагах. Хватило бы даже одного шага и одного удара мечом. Да только некогда ни шагать, ни замахиваться. Вот-вот сомкнутся гигантские и, что особенно обидно, по сути жидкие челюсти… Хидейк зажмуривается, чувствуя, как из глаз сочится кровь, и каким-то животным, бессознательным порывом взметывает землю вокруг себя беспощадным вихрем глиняного крошева.
Словно целую бочку воды сверху вылили. Моментально открыв глаза, альв замечает, как чудовище превращается в водяную пыль. Дольше всего колеблется бесформенный пузырь, бывший спиной. В нем все еще плавает рыбка. Живая….
Маг попросту не успел оставить воплощение. Замешкался — всего на миг. И поплатился.
Хидейк ударил без разговоров. Не магией. Мечом, пусть и зачарованным. Произнес формулу освобождения. Дрожащими руками ухватился за посох и медленно побрел к скамейке, где сиротливо лежал мокрый и грязный халат. Не забыть бы прислать утром слуг — пусть заберут тело и сдадут в морг для бедных. Ах да, и про голову пусть не забудут, а то вон куда закатилась. Если потеряется и начнет гнить, может выйти изрядный казус.
Волоча за собой недавно дорогую тряпку, альв медленно зашаркал к особняку.
Глава 9, в которой все печально от начала и до конца
Это — Рыбацкий квартал Вимсберга. Спутанная и замшелая сеть переулков, что так и не доросли до полноценных улиц. Здесь всегда сумерки, даже если в небе ярко светит солнце. Все дело в особом настроении, пропитавшем окрестности — дома, одушевленных и даже грязь, которой обильно покрыто все зримое пространство. С грязью сожительствует запах. Уникальный аромат, который с полным правом можно назвать визитной карточкой Рыбацкого квартала. Причудливая смесь дохлой и живой рыбы, дешевой выпивки, злобы, боли и страха способна лишить обоняния самый нечуткий нос. Местные жители ни за что не признаются, но они всегда чего-то боятся. Многим страшно показаться слабыми. Слабые не выживают. Клоака Морской Столицы переполнена отбросами общества, и за каждым углом здесь поигрывает ножом жестокий естественный отбор.
Кому не скрыть слабость, боятся утратить ценность. Если не можешь защититься от обидчика — стань ему нужным. Закон выживания в Рыбацком квартале давным-давно растворил слово «позор». Разве есть что-то неестественное в стремлении продлить существование? Глупый вопрос для этих мест. Не поймут. А непонимание, конечно же, может закончиться для непонятого плачевно.
Есть и другие. Они тоже боятся, но страхи их не столь просты. Подчас они сами не могут понять, от чего так яростно колотится сердце, а мир перед глазами вдруг на миг охватывает дрожь. Такова Росцетта Гримп. Сейчас она, терзаемая неясной тревогой, со всех ног несется вглубь квартала. Туда, где несколько лет назад на черное полотно столичной Клоаки лег белый мазок и превратился в маленькую уютную церковь.
Но мысли девушки куда проще. Да что там, их, почитай, и вообще нет. О чем тут думать, если грудь жмет неясная тревога, и что-то в глубине души твердит лишь: «спеши!» И ноги сами несут вглубь квартала, к деревянной двери с молотком в форме священного Круга. А по ту сторону тяжелых створок уныло шаркает сама судьба. И хотя друг о друге они до поры не знают, встреча близка, и поверь, дорогой читатель, она будет яркой.
Умом Росцетта всегда понимала, что любой одушевленный является в мир ребенком, а потом, когда жизнь слой за слоем срезает с него жажду познания, превращается в разумную взрослую особь. Но о себе она предпочитала думать, что родилась взрослой женщиной с холодным сердцем. Так было проще. Сестры Порядка в приюте постоянно твердили, что стыдиться происхождения — несусветная глупость, но при этом они стыдливо прятали глаза, а те, что не прятали, изо всех сил старались не дрогнуть лицом. Но позорная метка, которая потом прилипла к ней в Рыбацком квартале, не звучало ни разу. «Ублюда». За все пять лет жизни среди городского отребья, она так и не привыкла к мерзкому словечку. Хмурые соседи роняли его равнодушно, без презрения или злости — просто чураясь длиннющего «незаконнорожденная» или вежливого «полукровка». С такими, как Росцетта, можно было не церемониться. Нелепая и неестественная связь человека и эгггра редко приносила плоды, а созревали они и того реже. И никогда — практически никогда — не случалось, чтобы случайные родители оставили дитя при себе. Росцетте повезло, что эггритянка не вытравила плод или не задушила ребенка во младенчестве. Хотя уместно ли говорить о везении?
В приюте девушку, случалось, одолевала черная тоска, и она по многу оборотов размышляла о своей душе. Что бы та сделала, если бы мать поддалась соблазну и разлучила ее с телом? Представляя себя маленьким бесплотным комочком, Росцетта могла отвлечься от любого горя, и в том находила свое спасение. Когда мир становился жестоким, она запиралась в своей комнате, заворачивалась в одеяло и занавешивала мир грезами о бестелесном существовании. Она думала о белых облаках, скачущих по ним солнечных зайчиках, и представляла себя одним из них.
Человек с темным морщинистым лицом и таким же прошлым, преподавал в приюте историю. Знал он много, но говорил нудно, и особо нетерпеливые ученицы, бывало, вытворяли что-нибудь эдакое. Хихикнет кто громко, или с подругой перемигиваться начнет, не скрываясь. Таких непослушниц хмурый учитель оставлял после уроков. И шальных девиц как будто подменяли. Они становились настоящими дамами — вели себя тихо, смотрели в пол, мало разговаривали. И никогда не улыбались.
Досталось и Росцетте. Девочка к пятнадцати годам так выросла, что едва проходила в двери приюта, и обычные притолоки и парты с каждым днем все больше походили на злейших врагов. Удивительно ли, что в один ужасный момент, когда ей по какой-то надобности пришлось наклониться к соседнему ряду, раздался страшный треск и бедняжка под сдавленное, но не менее от того едкое хихиканье одноклассниц, очутилась на полу в груде обломков и щепок?