Плач
Шрифт:
— Четвертое: один из нас или мы оба сядем в тюрьму. На год или, может, на пять, а то и на всю жизнь.
Сядет только она, она одна. С Алистером все будет в порядке.
— Пятое: любая щекотливая ситуация оставит меня без работы. Это пагубно отразится на имидже партии. И возможно, я больше никогда не смогу устроиться на службу.
Он поднял другую руку, чтобы продолжить счет. Его движения стали быстрее, а тон — жестче.
— Шестое: ты больше никогда не сможешь преподавать.
А, так вот почему изменились темп и тон: теперь он говорил о ней. Алистер
— Седьмое: тебя вообще больше никогда не допустят к работе с детьми, ни в каком качестве.
Ну и что с того? Все равно она умрет здесь, на этой насыпи. Правда, если умирать от жажды, то на это уйдет очень много времени. Дня два или три, она точно не знала. Если молиться, возможно, ветер изменит направление и пригонит огонь сюда, к ним.
Джоанна закрыла глаза и стала читать единственную молитву, которую смогла вспомнить.
Исповедую перед Богом Всемогущим
и перед вами, братья и сестры,
что я много согрешила
мыслью, словом, делом и неисполнением долга:
моя вина, моя вина, моя великая вина.
Поэтому прошу Блаженную Приснодеву Марию,
всех ангелов и святых, и вас, братья и сестры,
молиться обо мне Господу Богу нашему.
Она открыла глаза. Ветер не услышал ее молитвы, пламя и дым были по-прежнему далеко. Огонь не поглотит ее.
Вместо этого она достанет из багажника пакет с логотипом магазина дьюти-фри, наденет его на голову и завяжет на шее шнурками от кроссовок.
— Восьмое: тебе могут вообще запретить приближаться к детям.
Тоже понятно. Она ведь убила грудного младенца. Своего собственного грудного младенца.
— Девятое: тебе могут запретить рожать других детей.
Других детей. Рожать других детей. Да, он только что произнес это вслух.
— И самое главное, десятое: нас могут лишить права увидеться с Хлоей. Права опеки мы теперь точно не получим, а это значит, что ее отдадут на государственное попечение и она останется без родителей. Сирота в четырнадцать лет. Моя родная дочь. А теперь еще и единственный мой ребенок. Малышка Хлоя.
Десятый пункт вообще-то вместил в себя три или четыре факта. Джоанна предположила, что Алистеру не захотелось возвращаться к первой руке, которая уже получила свою порцию фактов. Так было аккуратнее. Но, честно говоря, многовато фактов для одного маленького мизинца.
Джоанна по-прежнему сидела неподвижно и делала вид, что это его идиотское выступление что-то значит — теперь, когда Ной мертв и лежит там, на заднем сиденье взятой напрокат машины.
Но у Алистера была еще и заключительная речь, и, к несчастью, он захотел, чтобы Джоанна изменила позу — очевидно, для большего эффекта. Он вытащил руку, на которой она сидела, и сжал в своей, холодной. Джоанна удивилась: холодная рука — когда с ними происходит такое, да еще в эту удушливую жару? Возможно, он просто-напросто не человек.
Другой рукой он развернул ее лицо к себе. Ее глаза не поспевали за лицом, но в конце концов смогли остановиться там, где он хотел.
Джоанна увидела, что с него градом льет пот. Капли на лбу, огромные пятна под мышками и на груди.
— Ной умер. Вероятно, у него была аллергия на пенициллин. Произошел несчастный случай.
Наконец-то он произнес нечто, близкое по смыслу к «ты не виновата». Произошел несчастный случай. Ее вина, но не только.
— Ты закончил с фактами, — сказала она, не сомневаясь в верности догадки — уж слишком затянулась пауза после вопроса, который он ей задал.
— Да, — ответил он и положил руки ей на плечи.
— Я бы хотела умереть здесь, если ты не против. Я бы могла воспользоваться пакетом, который нам дали в магазине в аэропорту, и вот подумала, может, тебя не затруднит достать его из багажника.
— Джоанна, перестань. Подумай о Хлое.
Джоанна наклонилась и попыталась развязать шнурок на кроссовке. Руки у нее не то онемели, не то просто не слушались. Джоанна никак не могла сообразить, как же это делается, но продолжала упорствовать и в конце концов смогла ухватиться за нужную часть шнурка и дернуть. Она стала спихивать развязанную кроссовку с ноги другой ногой, еще обутой.
— Прекрати немедленно.
Уф, кроссовка наконец снялась. Теперь оставалось вытащить из нее шнурок. Джоанна подтянула кроссовку к себе на колени и стала ослаблять шнурок и вытаскивать его из дырок. У нее все получится. Нужно только уговорить Алистера принести пакет из багажника. Он не сказал «нет», но почему-то не двигался с места. Сама она не сможет туда вернуться. Она больше не станет смотреть на ту машину. Она как-нибудь уговорит его.
— Есть! — Джоанна со шнурком в руке повернулась к Алистеру, победно улыбаясь.
Это едва ли можно было назвать пощечиной, хотя Джоанна не успела разглядеть, разжал он кулак или нет. Так или иначе, удар пришелся ей в левую скулу и был такой силы, что голова Джоанны откинулась назад, прежде чем бессильно опуститься чуть не до земли, к лодыжкам.
…Ой, надо же, клочок пепла исчез.
Она пришла в себя на переднем сиденье машины. Под включенное радио и леденящий кондиционер.
— Если вы живете в Энглси и Лорне и видите пламя, не пытайтесь выйти из дома. Слишком поздно… Если вы живете в Торки и видите пламя, не пытайтесь выйти из дома. Слишком поздно. Если вы живете в Эйрис-Инлет…
Алистер увидел, что Джоанна очнулась, и выключил приемник.
Ее первым порывом было обернуться и посмотреть на заднее сиденье. Какое же облегчение она испытала, обнаружив, что из-за страшной боли — в шее, голове и ухе (а, ну да, у нее ведь отит, шок и адреналин на некоторое время отключили боль, но теперь она вернулась) не может повернуть головы.
— Прости меня, пожалуйста, — сказал Алистер.
Насколько позволила шея, Джоанна повернула голову вправо и вздрогнула. Губы Алистера изменили цвет и стали вдвое тоньше. Она посмотрела на его руки и удивилась, как это руль до сих пор не треснул — так яростно Алистер сжимал его.