Плачущий осел
Шрифт:
– Не вижу вины Лойфмана в ситуации с твоим сыном.
– Обыск у меня был только началом. Следующий акт - обыск в квартире Лойфманов. Там обнаружили и диссидентскую литературу и сионистскую и, конечно же, наркотик. Лойфман показал на следствии (сценарий был продуман гебистами в деталях), что он не знал, что это наркотик. Мол, сосед, которого на прошлой неделе милиционеры увели, попросил за день до того подержать эти пакетики в холодильнике, так как собственный не работает. Мол, лекарство холода требует. И, главное, показал Лойфман, что он будто бы заметил, что мой сын бывал у этого человека.
– Но этот сосед - не выдумка.
– Да, жил в том же доме на втором этаже наркоман. Промышлял гашишем. Сидел неоднократно в тюрьме. И человек этот был включен гебешниками в список действующих лиц. Как только понадобилось, выследили без труда. Пришли домой, а там оргия. На горячем взяли. В тот же день отбили несчастному печень. Прикончили без суда и следствия. Медицинская экспертиза дала заключение, что умер человек от инфаркта. Следствие же на основании показаний Евстрата Лойфмана обвинило моего сын в том, что он покупал у этого человека наркотики для личного пользования. Вот и результат! Два года с отсрочкой приговора.
– Но с отсрочкой!
– сказала призрачная
– А зачем им мой сын там - в тюрьме? Пусть при папочке живет - с психологической травмой - испуганный, надломленный, закомплексованный. Пусть будет отцу живым укором. Дали понять, сволочи - веди себя тихо, не тявкай - иначе, чтобы чувствительней было, расправимся не с тобой, а с твоим отпрыском.
– Кроме покаяния Лойфмана, сделанного им для советской прессы, были еще какие-нибудь публикации по этому делу?
– В оной из московских газет появилась статья ?О ком пекутся Рокфеллеры?.
– Читай!
– сказала призрачная фигура требовательно и я тут же почувствовал в пальцах бумагу. Глянул - газета. Мои губы невольно зашевелились.
?Анате Сахиной удается получить доступ к распределению ?материальной помощи?, которая поступает от сионистских организаций Запада так называемым ?активистам? и прочим ?борцам?. Этот период странным образам совпадает с приобретением ею, нигде не работающей, кооперативной квартиры. На этот факт, естественно, обратили внимание другие ?активисты?... Так, например, К. Кац и П. Фридман, осужденные за государственные преступления, в своем совместном заявлении, сделанном по центральному телевидению, рассказали о той грызне, которая идет среди ?активистов? за тряпки и денежные пе реводы... Сказали они и о другой - чуть позже это подтвердил на суде и Лойфман - что Сахина и несколько других лиц из ее близкого ок-ружения, сани оставаясь в тени, своекорыстно распоряжались ?кассой?...
– Не считаешь ли ты эти факты выдуманными с целью очернить Сахину и перессорить между собой активистов сионистского движе-ния?
– Нет. Сахина и Лойфманы по духу - близнецы братья. Единственное отличие в том, что Сахина работала только на себя, а Лойфнаны - и на себя и на КГБ.
– Знаешь ли ты, что Сахина дала Лойфману рекомендацию на присвоение ему звания узника Сиона? Знаю. У меня есть две версии. Первая - он Анату шантажировал. Припугнул, что если такой рекомендации не получит, достоянием израильской общественности станут конкретные факты своекорыстного использования кассы. Вторая - она дала ему такую бумагу по собственной инициативе. Ход ее размышления был таков: ?Этим самым я выбью почву из под ног у тех, кто попытается обвинять меня в своекорыстии на основании статьи ?О кои пекутся Рокфеллеры?, ибо Каца и Фридмана сгноили в тюрьме, Лойфман, само собой разумеется, будет держать после такой рекомендации язык за зубами и, плюс к этому, все наши сионисты - и малые и великие и самые-самые великие - например, Аза Луделъман и Тарас Перуанский, считают, что, в подобных случаях, доверять материалам советской прессы ни в коем случае нельзя?.
– Если Лойфманы знали, что ты в Израиле, как они, после всего, решились репатриироваться?
– Понимали, что никаких документальных доказательств, кроме газетных, у меня нет, потому и решились. Унюхали, что демократизация далеко зашла, что дело движется к распаду CCCP, что грядущее неопределенно и что ловить золотую рыбка в этой мутной воде они не приспособлены. Горбачевская перестройка и КГБ затронула. Агенты типа Лойфмана стали там не нужны. Лишился он покровителей и легкого заработка. Вот и бежал стукач, как крыса с тонущего корабля - бежал вместе со своей незабвенной Пусик (ее настоящее имя и отчество - Пульхерия Ивановна) на сытые израильские хлеба. Думал и здесь пристроиться. Звание узника Сиона на лоб приклеить. Пенсию получать. Стишки пописывать.
– После вторых петухов атмосфера апельсинового сада становится для меня слишком картезианской, - призрачная фигура перенесла кривой узловатый посох в левую руку, - но я слушаю!
Я продолжал: ?По прибытию в Израиль великий сионист решил увековечить свое поэтическое творчество. Денежную помощь оказало ему Министерство абсорбции. Существенную лепту внесли также и религиозные организации, потому как разыгрывал Лойфман из себя праведника - ходил в кипе, не ел свинины и утверждал, что днепропетровская синагога была отремонтирована на собранные по его инициативе среди днепропетровских евреев денежные пожертвования... Уточняю - пожертвования может быть и были, но клал их Лойфман себе в карман. И вот книга ?Воскресение ненависти? увидела свет. На обложке в порнографическом виде Пульхерия Ивановна. По-видимому, Евстрат решил, что рифмованного выпендривания для коммерческого успеха недостаточно - нужна сексуальная приманка. Можно было бы изобразить на обложке какую-нибудь порнозвезду, но она могла бы потребовать за подобную рекламу поэтической лойфманианы сумму во много раз превышающую стоимость издания. Вопрос был решен на семейном совете. Пусик, такая же беспринципная, как и ее супруг, предложила наэлектризовать обложку собственными прелестями нате!
– дешево (тридцать пять шекелей за экземпляр) и безопасно (безтрипперно и бесспидно). Будучи в Советском Союзе, Пусик долгое время работала официанткой. Как говорят, умудренные жизненным опытом, люди - при живой копейке! Чтобы стать бригадиром подавальщиц, использовала свои прелести в натуре. Была принята в кандидаты КПСС. Чтобы убрать с пути соперниц, чернила их анонимками. Супруг помогал составлять ей соответствующие тексты. Откуда мне все это известно? Из уст самого Лойфмана. Любил Евстрат прихвастнуть, что человек он денежный. Нравилось ему, глядя на нас, нищих интеллектуалов, скидывающихся по рублику на бутылку чернухи, щедрым жестом мецената-нувориша вытащить из просторного внутреннего кармана плаща бутылку столичной и, по-ленински прищурившись, окинуть нас лучезарным победоносным взглядом. Любил Лойфман кейфануть. И когда это происходило, язык у него развязывался. В минуты такого пьяного вдохновения чего только не рассказывал он из своей жизни. ?Моя Пусик, говорил он с гордостью, - сексуальная бомба!? Хвастался даже тем, что в КГБ работает. ?Да, стучу я на всех вас, - варнякал Евстрат и патетически восклицал, - но разве кого-нибудь из вас посадили?!? ________ * Савланут - терпение. 43
Понедельник. Работы немного. Мусоросборная машина приехала рано утром. К половине десятого Проспер и я надраили до блеска мусорные емкости, освежили их внутренние стенки приятно пахнущим раствором. К одиннадцати часам, очистив зеркала от соплей и плевков и протерев мокрой тряпкой полы парадных подъездов, мы закончили работу. В Беер-Яков ехал автобусом. Остановка. Тропинка. Пустыри. И, наконец, апельсиновый сад. Солнечные лучи, обливающие зелень сада, казались блеклыми в сравнении с тем светом, который излучала желто-огненная кожура цитрусовых плодов. Казалось, наступи сейчас беззвездная ночь, на апельсиновый сад это нисколько бы не повлияло. Он продолжал бы самоосвещаться вдохновенным желто-золотистым светом... Над садом возвышались четырехэтажные амидаровские дома. Ася была дома, так как наши окна были распахнуты. Она, если уходила из дому, обязательно их закрывала. А вдруг гром среди ясного неба грянет или еще чего-нибудь из ряда вон выходящее случится? Дождь, например, начнется - проливной. Квартиру зальет. ?Тряпок не жалко, - говорит, - книги намокнут! Словари твои и справочники. В компьютер вода попадет. Выйдет он из строя?. Предусмотрительная она, но не во всем и не всегда... Пригласили нас как-то на бар-мицву... То одно платье Ася примерит, то другое - никак не выберет... А время идет... В итоге поссорились мы... Когда выходили, бросилась она закрывать окно. Говорю в раздражении: ?Сегодня по прогнозу Потопа не будет!? ?Потопа, - говорит она мне, - я не боюсь?. ?Почему?? спрашиваю. ?Потому, - говорит, - что от него все равно не спасешься!?
Подобными ответами загоняет она меня в такие логические тупики, что выход только один - поцеловать и приголубить. Так уж случилось, что жизни без Аси я себе не представляю... С этой мыслью взлетел я на четвертый этаж, но встречен был сердитым, настороженным взглядом. ?Тебе какая-то Лина звонила. Сказала, что ты хорошо знаешь ее родителей. Письмо от Семена Рубды привезла. Еркович ее фамилия. Она из Днепропетровска. Приехала учиться в бееряковский интернат. Телефон оставила. Он здесь?, - буркнула она ревниво и ткнула пальцем в раскрытую записную книжку, лежащую на допотопном советском трюмо. ?Лина Еркович?! Из Днепропетровска?!
– я задумался, - не припомню... Приехала в интернат?! Письмо от Семена Рубды?! Еркович?! Не Йорик ли это - друг Семена? Йорик? Ну, да - Йорик! Не имя, а прозвище - от Еркович?. Я вспомнил его - небольшого роста, впалогрудого, с мягкой, умной и застенчивой улыбкой. Вспомнил я и его жену выше его ростом, спортивную - с угловатыми жестами баскетболистки. По-видимому, Лина - дочка Ерковичей?. Вечером неожиданный звонок из Москвы. Рубда... ?Да - Йорика дочка. Ее направили учиться в интернат от общества Маккаби? По договору с интернатом ее надо будет забирать раз в две недели с пятницы на субботу, - сказал он и, с тонким намеком на толстые обстоятельства, добавил, - но у Ерковичей в Израиле нет родственников!? ?Как долго будет длиться учеба??
– спросил я Семена. ?Четыре года?, ответил он мне невинным, добродушным голосом. ____________________________________________ * Праздничное событие, знаменующее вступление мальчика в религиозное и правовое совершенолетие. 44
Редакция газеты ?Двенадцать колен? находилась в одном здании с редакцией одной из самых известных газет на иврите... Четвертый этаж, узкий коридор, ниша, тряпка, ведро, метла... Коробка с моющим средством (авка) - порошок. Разветвление буквой ?К?. Сумасшедшинка ассоциаций. ?К? плюс ?авка?
– кавка - Кафка - Каркай Икс - Сибино с ибино! По обе стороны коридора двери и на каждой указатель наименования отдела. Несколько дверей было открыто настежь. Внутри все обычное - сотрудники, столы и скука на лицах - плоскостная реальность, на фоне которой, в условиях коридорной тесноты, кажется более гипертрофированным и объемным ощущение отчужденности и отверженности. Только всплески речи на иврите и компьютеры говорили о том, что это не Россия. После одного из многочисленных поворотов, на дверях появились наименования отделов на русском языке. ?Заведующая архивом?, - прочитал я. Далее по коридору следовали двери двустворчатые. Моим глазам открылся большой зал, уставленный компьютерами. Почти за каждым из них сутулился журналист - кропал очередное чтиво. То тут, то там взвивался нервными, расширяющимися к потолку кольцами сигаретный дым. Заглянув в боковой проем, ведущий к вспомогательному помещению, я увидел Терезу Маршайн. Окинув меня скользящей холодной полуулыбкой, попросила подождать в коридоре. Извинившись за задержку, повела меня к расширенному коридорному пятачку, где стояли журнальный столик и несколько кресел. Закурила. ?Вы принесли какие-нибудь материалы о Лойфмане?? Я вытащил из сумки копию покаянного газетного заявления Евстрата и статьи ?О ком пекутся Рокфеллеры? и попросил ознакомиться прежде, чем начнется интервьюирование. Она быстро пробежала глазами текст. ?Я должна показать это Эрнесту Молотобойцеву, - сказала она и пояснила, - нашему главному редактору?. Ушла. ?Молотобойцев?!
– Молотобойцев?
– завертелось в голове моей, - ну, да, - вспомнил я, - знаменитый диссидент, отказник хрущевских времен...Чтобы вырваться на Запад, пытался угнать самолет?. Вернулась. Сказала, что Эрнест дал добро на интервью. Вопросы ее, к сожалению, нисколько не совпадали с теми, которые задавала мне в апельсиновом саду призрачная фигура в хитоне и поэтому ответы получались лишенными объективной остроты. Я признался, что негативно отношусь к интервьюированию. Объяснил почему и по какой причине я все же согласился. ?Мне абсолютно безразлично, - сказал я Терезе Маршайн, - появится этот материал в ?Двенадцати коленах? или нет?. ?Ну, ну, - возразила она, я обязательно займусь этой историей. Нехама Графц посвятила меня в подробности вашей схватки. Реакция Лойфмана, публично обвиненного в стукачестве, вызывает подозрение. Страшное обвинение! Честный человек в таких случаях обращается в суд?. ?И обратился бы, - сказал я, - но времена сейчас в Советском Союзе такие, что тайное становится явным, сказал я и добавил, - если, конечно, соответствующий запрос сделать на уровне Министерства иностранных дел Израиля?. ?Вы предлагаете сделать такой запрос?? ?А почему бы и нет?? ?Как вы относитесь к тому, что я возьму интервью у Лойфмана?? ?Никак - ваше право?. ?Где он живет?? ?В Нетании... Вы хотите встретиться с ним на дому?? ?Да, а что?? ?Советую нанять телохранителя?. ?Почему?!
– брови Терезы игриво поползли вверх, он сексуальный маньяк?? ?Да нет, - сказал я, - но Пусик, жена его... Почувствует, что вы ненаглядного вопросами к стенке припераете...Покусать может!? ?Да ну вас!?
– сказала она, придав моему предупреждению смысл, не относящийся к делу, - кстати, я слыхала, что вы долгие годы занимаетесь йогой.