Плацкарт
Шрифт:
Катя стояла у стоек с дисками.
– Пойдем? – спросила она.
Я кивнул.
Мы вышли на лестницу. Я шел чуть впереди, Катя держалась за мою руку. Она почти не хромала.
Падали редкие снежинки, кружились в оранжевом свете уличных фонарей. Над супермаркетом вращался красный куб «24 часа».
– Может, прогуляемся до метро Парк культуры? – спросила Катя. – Здесь недалеко, и, вроде, сегодня не холодно…
– Да, хорошо.
Мы шли вдоль длинного желтоватого здания. К его воротам
Катя сказала:
– Я люблю Москву в это время. Я здесь первый раз была тоже зимой – классе, наверно, в седьмом. Приехала на каникулы к дяде. Он тогда жил в Крылатском, и я днем, пока он был на работе, сидела дома и смотрела в окно: на снег и на дома – высокие, этажей восемнадцать, у нас тогда таких почти не было.
Навстречу шел парень-солдат в камуфляже и шапке-ушанке, под руку с девушкой в светлой шубе. Солдат нес пакет «Доброго сока».
– А вечером дядя возвращался с работы, и мы ехали по магазинам – мама всегда мне давала заказы. Помню, она хотела какую-то чешскую хрустальную вазу из магазина «Власта», а дядя сам не знал, где такой магазин, и мы его долго искали. А тогда уже был дефицит, в магазинах нужен был паспорт с московской пропиской…
В форточку высунулся солдат в гимнастерке, крикнул нам:
– Сигареты не будет?
Я покачал головой, Катя тоже. За его спиной, в окне видна была вытяжка и металлические кухонные столы.
На другой стороне светилась вывеска «Дома моды». Катя негромко напевала.
– Что ты поешь? – спросил я.
– «I Don’t Wanna Grow Up» Тома Уэйтса. Моя любимая песня.
– А что ты еще слушаешь?
– В основном, только его. И еще радио. Любое, где нет блатняка. Его терпеть не могу. Наслушалась, когда занималась коммерцией. А радио – просто чтобы фон был какой-то: голос, музыка. Даже если песня дурацкая, а диджей говорит ерунду. А у тебя есть любимая станция?
– «Наше радио», но там тоже много говна. Я его слушаю скорей по инерции. Раньше было такое разделение – это вот рок, а это уже попса. Для попсачей весь рок – это говно, и наоборот. А сейчас все перемешалось. Что рок, что попса – одно и то же. Я не вижу особой разницы между тем, что сейчас делает «ДДТ» и, например, группой «Звери». Хотя «ДДТ» мне когда-то очень нравились…
– А я никогда особенно музыкой не увлекалась. В школе думала только про учебу – отличница была все-таки. Да и не было тогда нормальной музыки: ФМ-радио еще не было, и по телевизору – одна лабуда. А когда училась в одиннадцатом классе, мне знакомый подарил кассету Тома Уэйтса – он ее из Польши привез, торговать туда ездил. Я послушала, и мне как-то понравилось.
Мы вышли к метро. На эстакаде, между столбами, были развешены лампочки. Над стоянкой с вывеской «Новые автомобили» моргала гирлянда. Рядом висела реклама «Нескафе».
– Что, может зайдем, выпьем кофе? – Я показал на зеленую вывеску «Монтана-кофе».
– Нет, я лучше домой. Завтра рано вставать.
Эскалатор был непривычно пустой – я почти всегда ездил в час пик. Впереди стоял только дядька в коричневой замшевой шапке, читал «Спорт-экспресс».
Катя сказала:
– Почему ты ничего не говоришь про сегодняшний фильм? Тебе не понравилось?
– Если честно, то нет. Я слышал, что Тарантино его очень хвалил, но, честно сказать, не понял, за что. По сравнению с его фильмами, это лажа какая-то, ничего интересного.
– Наверно, все из-за моды на Азию…
– Значит, и тебе не понравилось?
– Нет. – Катя улыбнулась. – Но все равно хорошо, что ты меня пригласил. Это намного лучше, чем если бы я просто сидела дома – слушала бы радио или читала. Спасибо тебе.
Вторник
На стульях в коридоре ЖЭКа сидели человек десять. Помещение, видно, недавно отремонтировали – стены обили вагонкой, поставили новые двери.
– Ну вот, видите, какая здесь очередь? – сказал Андрей Николаевич. На нем была черная кроличья шапка и темно-серое пальто. – Я потому неохотно согласился вас регистрировать, что столько времени убить на это придется – практически, целый день. Потом еще и в милиции будет такая же очередь, если не больше.
На стуле рядом со мной сидел толстый пацан лет тринадцати в кофте «Наив» и расстегнутом пуховике. В ушах торчали наушники плеера «Philips», он слушал панк. Ближе к двери начальника сидели две старые тетки.
Одна говорила другой:
– …Так у дочки моей – семь детей.
– А муж?
– Мужа нет. Первый умер, а второй был осетин, она его выгнала. Трое от этого осетина, остальные от первого. Она для того замуж за него вышла, чтобы квартиру дали побольше, дом шел на снос. А ему прописка нужна была. Так нет, чтобы по-человечески – он бил ее, изменял. Вот и выгнала. А государство не помогает никак. На семерых – пять тысяч всего получает. Разве это деньги сейчас? Старшей девочке – учиться на будущий год, а в училищах везде надо деньги платить, бесплатных уже не осталось…
Тетка в очереди, слушавшая разговор, сказала:
– А где голова у нее была? Зачем было столько рожать? Нарожают, а воспитывать потом не хотят. На выпивку деньги у всех есть, зайдешь в метро – только бутылки звенят, а на учебу – нет.
– Только не надо защищать государство, – сказал лысый мужик в синей куртке.
– А я и не защищаю, – ответила тетка. – Просто какие сами, такое и государство.
Дверь кабинета открылась, вышла блондинка в короткой шубе, энергично зашагала к выходу.
– Ну, кто теперь? Чья очередь? – закричал лысый.
В кабинет зашла старушка в голубой вязаной шапке.
Начальница ЖЭКа – лет сорок пять, коротко стриженная, в черном брючном костюме – говорила в телефонную трубку:
– Придет к тебе – посылай ее на фиг. У нее документы – фальшивые. Свидетельство о собственности – на бланке, которые были до девяносто девятого года, а дата – две тысячи первый. Ни свидетельства о рождении нет, ни паспорта… Ладно, перезвони мне потом, хорошо?