Пламенная кода

Филенко Евгений

– У вас с собой была целая библиотека.

– Да, мне говорили… Беда в том, что я совершенно не помню, что с ней сталось. Я даже не помню, была ли она в действительности! С ее утратой связан некий инцидент, который начисто стерся из памяти. Подозреваю, не без участия эхайнов. Кажется, они позволяли себе много вольностей в обращении с нашими мыслительными аппаратами…

– Так это жажда впечатлений побуждала вас к рискованным поступкам? Я слышал, вы постоянно дерзили патрульным, словно бы специально провоцируя их на ответные меры.

– Да, и несколько раз мне крепко досталось… Никакого умысла в том не было. Наверное. Не знаю, не уверен. Это происходило в то время, когда отсутствие перемен и неоправданные ожидания стали для меня невыносимы. Понимаете… эхайны были демонстративно деликатны с нами. С ними было чрезвычайно трудно общаться, особенно в самом начале. Никто никого не понимал. Мы и меж собой-то не склонны были к интенсивному общению – ситуация мало располагала к открытости. А тут еще эти… динозавры. Многих это раздражало, и только общая подавленность мешала выплескам эмоций. В то время как эхайны…

мы знали о них только то, что они агрессивны, вспыльчивы и необузданны. Первый же контакт обрушил все стереотипы. Это мы, люди, нервничали, истерили и срывались на крик. А они были холодны и спокойны, как статуи с острова Пасхи. Могли повторить какой-нибудь там приказ два раза… пять… двадцать… да хоть сто. Пока не станет понятно, чего они добиваются. Ну, понятное дело, руками размахивать у них перед носом не следовало. Ставили на место, мгновенно и жестко. Орать – сколько угодно. Но не делать ничего, что, по их мнению, представляло собой угрозу. Эх!.. – Он тянется за сигарой и неумело ее разжигает, едва не подпалив себе пальцы. Но в остальном действует рассудочно, конструктивно. Судя по всему, где-то прочел некие указания по правильному курению. Не вдыхает сигарный дым, а держит во рту, чтобы затем безо всякой спешки выпустить через приотверстые губы. И, клянусь богом, ему нравится. – Я думаю, это их и погубило, – говорит он, изрыгая при этом клубы дыма, словно опереточный дьявол.

– Погубило?!

– Конечно. Если бы они с самого начала поставили себя в положение лагерных охранников, вели себя соответственно… Руссо многое нам порассказал… постоянно и нещадно били, калечили, морили голодом и холодом, убивали за провинность, насиловали бы женщин… Не смотрите на меня так, это всё из нашей с вами истории, это всё наши с вами предки вытворяли. Если бы эхайны вели себя так же, как какие-нибудь гулаговские вертухаи, все обернулось бы иначе.

– Иначе – как именно?

– Трудно сказать. Наверное, мы бы подняли бунт и погибли сразу. Все же, взросление в условиях личной свободы и достоинства чего-нибудь да стоит. Но это, как я уже говорил, не входило в их планы. Им необходимо было сохранить нашу… гм… популяцию в относительном благополучии как можно дольше. – Он криво усмехается и подливает себе из фляжки. – Но им следовало бы знать, что человечность заразна…

– Что же случилось с ними… и с вами?

– Вот еще один рецепт на будущее – мало ли, вдруг кто-нибудь еще пожелает иметь землян в заложниках! – Я пропускаю эту шпильку мимо ушей, и он едва заметно кивает в знак одобрения. – Эхайнам стоило бы создать максимум комфорта и предоставить нас самим себе. Не вмешиваться, не приближаться к нам. Наипаче не сближаться! Разумеется, горячие головы, вроде того же де Врисса или Готье, предприняли бы еще пару-тройку неудачных попыток вырваться за границы поселка и угомонились бы. Да, было скучновато… но никто не сходил с ума. Жизнь есть жизнь, даже самая что ни на есть буколическая. Если бы они еще догадались раздать всем доступ к информационным каналам, скрытое брожение утихло бы окончательно. Я сейчас не откровенничал бы с вами, а сидел бы в своем домике и сочинял какой-нибудь бесконечный роман из рыцарских времен… давно мечтал изваять что-нибудь этакое…

Кто знает о сосуде, тотЕго Граалем назовет.Однако, – был ответ Петров,Положен на Грааль покров.И людям чаша та незрима.Проходят, не заметив, мимо… [15]

Но эти дурачки возомнили о себе невесть что и пошли на сближение. Как-то вдруг обнаружилось, что кое-кто из эхайнов понимает нашу речь. Интерлинг, разумеется. Когда мы, желая посекретничать, вдруг переходили на лимбургский, они жутко нервничали. Потом они заговорили с нами. Не все, а только капитан Фоллорн… его скоро сменил капитан Ктелларн… и капрал Даринуэрн. Тот вообще менялся на глазах: если в самом начале только что не мычал, то под конец уже выдавал цитаты из наших классиков! Наша молодежь в нем души не чаяла… А эти сакраментальные шахматные партии, которые Ктелларн проигрывал с радующим душу постоянством? О, как его это злило! Уж тут-то он давал волю эмоциям!.. Вот не нужно им было делать это. Не нужно было читать наши книги и в шахматы с нами играть. Мы так и не стали эхайнами, зато они подцепили от нас вирус человечности. И тогда я вдруг понял две вещи. Что мы можем захватить поселок. И что эхайны – прогнутся.

15

Робер де Борон. Роман о Граале (кон. XIII в.). Пер. Е. Кассировой.

– Что вас натолкнуло на эти весьма небезопасные мысли?

– Психология. Старая добрая наука об отчаянных попытках мысли овладеть сознанием. Я ведь не просто так нарывался на неприятности! Этим бесхитростным способом я исследовал пределы эхайнской толерантности. Я должен был уяснить, как они поведут себя в минуты принятия ужасных решений. И с капитаном Ктелларном я не столько в шахматы играл, сколько зондировал глубины его самолюбия… скажу сразу, не Марианская впадина, увы… так, пустяки, Леман [16] в районе Лякота. Видите ли, доктор, эхайн эхайну рознь. У каждого свое начальство, свои приказы и своя зона ответственности. И универсальное

представление о долге и чести. А это уже внутренний конфликт! Капитан Ктелларн мог сколько угодно надувать щеки, но в его ведении была только инфраструктура поселка. Тот же капрал Даринуэрн подчинялся его распоряжениям в ограниченных пределах, если не возникало противоречия с его собственным набором директив, а ему надлежало блюсти порядок и охранять наше благополучие. Как он не уставал подчеркивать – от нас же самих. Все попытки побега пресекали именно он и его подчиненные, потому что – порядок! Но наказать виновных по всей строгости он не мог, потому что – благополучие! В результате все ограничивалось парой-тройкой деликатных тумаков, да еще жгучих тычков хоксагами – болезненная, доложу я вам, штука, но скорее для самолюбия, нежели для тела… А доктору Сатнунку так вообще было начхать на все эти зоны ответственности, он подчинялся только самому себе и решал на станции какие-то собственные задачи. И лечил нас как умел, а умел он неважно, и его счастье, что болели мы по большей части всякой безобидной ерундой, если не считать родов и непонятной хвори де Врисса…

16

Женевское озеро. Лякот – участок побережья озера между Лозанной и Женевой.

– Итак, вы сочли, что достаточно изучили противника, и решили, что есть шанс на успех. Что же вас так долго сдерживало?

– Ну, я же не самоубийца. Хотя кто-то из наших, не упомню, насмотревшись, как я в глаза говорю дерзости тому же капралу, сказал мне затем, когда все обошлось, что у меня-де суицидальный комплекс. Конечно, если безобидного зверька загнать в угол, он может явить свою дикую натуру самым неожиданным образом… случалось, что зайцы убивали чересчур беспечных охотников. Но это тоже не про меня. Думаю, в какой-то момент капрал Даринуэрн, не самый глупый представитель своего вида, осознал, что я играю с ним в какие-то свои игры, превозмогая врожденную трусость. И он махнул на меня рукой. Вот только не понял он до конца, что это были за игры… Я ждал подходящего момента. Но для этого мне нужно было привнести хаос в наше сообщество. Все как-то устали от пустых ожиданий, угомонились. Озерко затянулось тиной, подернулось ряской, так и до болота недалеко. Эхайнов же надлежало содержать в постоянном стрессе. Последнее, согласитесь, было задачкой для начальной школы! – Он смеется, испытывая нескрываемое удовольствие от самого себя. – Подходящий момент не заставил себя ждать. Эти «мене, текел, фарес» [17] от старины Ниденталя… От меня даже почти ничего и не требовалось. Образно говоря, нужно было ткнуть пальцем в самый верхний камень, чтобы обрушить лавину. – Задумывается, уставясь на кончик тлеющей сигары. – Да, лавина…

17

Пророческие слова на арамейском языке, начертанные невидимой рукой на стене во время пира вавилонского царя Валтасара (Кн. пророка Даниила 5:25). В переносном значении – некое мрачное пророчество.

Здесь во мне совсем не к месту просыпается детский педагог. Для которого невыносима сама мысль о том, что дети вдруг могут оказаться в ситуации, угрожающей их здоровью. Хотя бы даже из самых благих побуждений. Избыток воображения… (Для меня это всегда было трудным местом в творческом процессе. Понимаете, иной раз в детской книге герои могут попасть в трудное положение. Хищники, злодеи, драконы какие-нибудь… Нельзя сочинять для детей пустые безопасные сказочки в розовых тонах. Детям полезно бояться и сострадать. Но, сознавая эту избитую истину, я вынужден был мучительно преодолевать себя. Наверное, потому-то сцены с детьми в опасности удавались мне лучше всех прочих, что я сочинял их такой кровью.) И незваный детский педагог прерывает плавное течение беседы и самым сварливым тоном начинает поучать:

– Это было рискованно. Чертовски рискованно!

– Рискованно, – соглашается он, не заметив во мне перемен. – Но ведь получилось же. Все же, я психолог…

– Неважный вы психолог, – досадует педагог. – Да позволено мне будет употребить более сильное выражение – паршивый вы психолог! Вот я – хороший, а вы…

– Да пожалуйста! – Кто сейчас просыпается в нем, я могу только гадать. Возможно, тот самый мифический наглец с суицидальным комплексом. Я прямо-таки чувствую, как он холодеет от собственной дерзости. Сигара нарочито медленно опускается на край пепельницы, потому что пальцы побелели и дрожат. – В следующий раз на Титанум полетите вы, а я займу ваш кабинет. Ужасно, что среди двухсот заложников сыскался только один психолог, и тот паршивый! Да еще с амбициями… В следующем рейсе все будет исправлено наилучшим образом!

Черт возьми, он не трус. Он лгал мне, что боится всего на свете. Или не лгал, а самому себе сочинял психологию. Вопреки завету одного классика, высказанного другому классику по поводу произведений третьего [18] . И у него недурно вышло. Кто-то сочиняет стихи, кто-то прозу, а он – психологию. Самому себе. Бедные эхайны!..

– Нечего мне делать на этом вашем Титануме, – ворчит педагог, истаивая потихоньку, как сигарный дым. – Все, что меня интересует, и все, за что я несу ответственность, находится здесь, в пределах досягаемости. Как вы могли так рисковать жизнями двухсот человек? Как у вас вообще возникла фантазия ставить их под удар?!

18

Ссылка на утверждение Л. Н. Толстого «Можно выдумывать все что угодно, но нельзя выдумывать психологию» (А. П. Чехов. Письмо А. М. Пешкову (Горькому) от 25 апреля 1899 г.).