Пламя Этерны
Шрифт:
Осужденного увели. Он шел спокойно и устало, как воин, сделавший свое дело. Когда Ринальди и его стражи скрылись из глаз, все вокруг зашевелилось. Палата Справедливости стремительно пустела. Люди разбегались, стараясь не глядеть друг на друга и не замечая хлещущего как из ведра ливнях. Диамни был ничем не лучше остальных. Ему следовало отыскать Эрнани, но художник опрометью бросился домой. Он понимал, что поступает трусливо и бесчестно, но был слишком подавлен и напуган, чтобы стать для кого-то поддержкой.
Лабиринты! Бесконечные подземелья,
В подземных переходах и галереях продолжается эпоха Абвениев, кабитэлские еретики утверждают, что там до сих пор бродит возлюбленная Повелителя Волн, дожидаясь его возвращения. Наверху миновали тысячелетия, а для нее он ушел вчера. В Гальтарах же поговаривают, что в лабиринтах творятся странные и страшные дела.
Очень долго входы в подземелья были открыты, люди в здравом уме и твердой памяти туда не заходили, но чем дальше уходили времена Абвениев, тем смелее и нахальнее становились смертные. Искатели сокровищ, преступники, несчастные влюбленные стали спускаться в пещеры, и больше их никто не видел. Зато всякий раз, когда в лабиринте исчезал человек, в Кэртиане объявлялось чудовище. То ли подземелья, забирая одних, отдавали верхнему миру других, то ли оказавшиеся внизу меняли свое естество, становясь подобием Изначальных Тварей.
Шестьсот лет назад маг-анакс Тайрани Ракан с огромным трудом выследил и уничтожил вырвавшегося из подземелий оборотня-убийцу. После победы Тайрани создал Капканы Судьбы — магические замки, подвластные только тому, кто их запер, и превращавшие любого коснувшегося хоть бы и через полу плаща запертых дверей в живую статую.
Анакс собственноручно закрыл все входы и выходы в лабиринты. С тех пор в подземелья по доброй воле не входил никто, но дважды Дорогой в один конец уходили Раканы, обвиненные в государственной измене и не признавшие своей вины. Теперь настал черед Ринальди. Страшная судьба, но он ее заслужил. Погибнет только преступник, а старик Борраска и другие эории уцелеют. Эридани поступил справедливо и мудро, решив судьбу брата таким образом, но как же ему, должно быть, тяжело.
Как всегда, когда на душе у молодого художника было особенно худо, он решил навестить Лэнтиро. Нужно показать мастеру наброски, посоветоваться о картине, посмотреть, как продвинулись вперед «Уходящие», и, в конце концов, он сегодня не в состоянии сидеть в своих комнатах и тем более не в состоянии видеть Эрнани. Да, это трусость, но художник не обязан быть смелым и милосердным, он не воин и не абвениатскнй утешитель.
Диамни торопливо собрал скопившиеся за последние дни рисунки, накинул плащ и покинул Цитадель.
Город казался настороженным
— Ты мне не нравишься, — старый художник внимательно посмотрел на своего ученика, — хотя сегодня мне не нравится никто, даже я сам. Боюсь, нам опять придется пить. На сей раз для храбрости,
— Я готов, — через силу улыбнулся Диамни и торопливо добавил: — Я принес наброски... Их много, я не успел отобрать.
— Хотелось побыстрее удрать из Цитадели? — Сольега, как всегда, попал в точку. — Давай! Чем больше рисунков, тем лучше. Ты рисуешь лучше, чем выбираешь.
Диамни молча протянул наброски учителю и тихонько сел рядом. Сердце художника отчаянно колотилось. Так было всегда, когда Лэнтиро смотрел его работы. Каков будет притвор? Коро надеялся на лучшее и отчаянно боялся худшего. Если Лэнтиро скажет «нет», картины не будет, хотя бы все остальные художники мира сказали «да».
Молодой человек с волнением наблюдал за лицом мастера, а тот внимательно и неторопливо изучал рисунок за рисунком. Смотрел, возвращался назад, снова смотрел, принимался выискивать в общей пачке какой-то из эскизов. У Диамни отлегло от сердца: если Сольега что-то отвергал, он делал это сразу, и он никогда еще не рассматривал работы своего ученика так долго. Значит. «Демон» будет! Наконец Лэнтиро отложил наброски.
— Достойно, весьма достойно.
— Благодарю, мастер.
— Это я должен тебя благодарить. Ты не просто смотрел»? ты чувствовал сердцем. Так Ринальди Ракана осудили?
— Да.
— Диамни. — что-то в голосе Лэнтиро заставило молодого человека напрячься, — ты ручаешься за точность изображенного? Ты провел эти дни в судебной палате, а не в кабаке? Ты рисовал то, что видели твои глаза, или то, что слышали твои уши?
— Клянусь Вечностью, я сидел очень близко, свет падал на обвиняемого. У него замечательное лицо! Именно таким должен быть Враг — прекрасным и вместе с тем страшным, лживым и жестоким. Счастье, что Ринальди сохранил одно и то же положение — у меня никогда не было такого натурщика…
— Мой мальчик, — старый художник накрыл руку ученика соей, — я не сомневался ни в твоей честности, ни в твоем мастерстве, но прежде чем сказать тебе то, что я скажу, я должен убедиться, что на тебя никто не влиял. Я имею в виду никто из тех, кто был на стороне Ринальди.
— Но на его стороне никого не было и не могло быть.
— Ты ошибаешься, мальчик. На его стороне был ты.
Мастер не может ошибаться, но... Ушедшие в Закат, что же такое сказал Лэнтиро? Как он, Диамни Коро, может быть на стороне насильника?! Или мастер считает, что и изображенное лицо слишком совершенно? Но Ринальди и впрямь нечеловечески красив