Пламя и Пыль
Шрифт:
– Серые Пустоши, - объявил Гару... словно нам требовались разъяснения.
На Прогулке по Мирам, находящейся в Праздничном Дворце, Серые Пустоши предстают в величественном полумраке и приглушенной серебряной дымке, ненавязчиво окутывающей пейзаж. Это любимое место у пожилых пар, что приходят туда и медленно танцуют под спокойную музыку, которая никогда не смолкает.
Но в настоящих Серых Пустошах нет места музыке. Вряд ли вам удастся встретить хоть одну пару влюбленных любого возраста здесь, где спокойствие быстро вырождается в угнетающую апатию. Тягостная, мрачная серость земли
– Славный денек, - промолвил Гару и вдохнул полной грудью.
Ему незачем было это делать. Известно, что воздух этого плана годен для дыхания, но при этом абсолютно лишен всяких запахов. Их не было ни у деревьев, ни у мха, ни у маслянистой речной воды. Я принюхался к своей коже, влажной от недавнего страха и напряжения, но не почувствовал ни малейшего запаха пота. В чем-то это было хуже, чем потерять зрение.
– Как там Уизл?
– громко спросил я, пытаясь направить мысли в другое русло.
– Лучше, - ответил Иезекия. Руки гнома приняли нормальный вид, когти втянулись так же быстро, как и выросли. Его глаза выглядели как обыкновенные гномьи глаза, карие и влажные, совсем не похожие на пустые провалы на лице. Единственная капля воды Стикса заставила Уизла забыть о том, что произошло с ним среди умбралов, и очистила его разум от их влияния. Но какую часть памяти она при этом забрала?
– Попробуй привести его в чувство, - сказал я парню.
Иезекия слегка похлопал гнома по щекам.
– Ну же, Уизл. Давай, просыпайся.
Уизл пришел в себя и шевельнулся. Его веки задрожали, и он сфокусировал взгляд на Иезекии.
– Вы кто?
– спросил он.
– Ты же знаешь, я Иезекия Вирт.
– А.
– В голосе Уизла слышались вежливые, но неуверенные нотки.
– А кто эти люди? И почему я не могу шевельнуть ногами?
Гару рассмеялся.
– Взгляните на это с положительной стороны: по крайней мере, говорить он не разучился.
* * *
Насколько нам удалось выяснить, Уизл потерял год своей жизни, целый год бесценного опыта, растаявшего как дым. Для Сенсата кража воспоминаний равна преступлению. Я сжался от чувства вины за содеянное. Разумеется, эта капля уберегла Уизла от превращения в умбрала... однако, я винил себя в том, что обязан был найти другой, менее пагубный способ помочь ему.
Мой отец обязательно придумал бы что-нибудь.
Гару вел лодку мимо мрачных, немых берегов, пока мы объясняли Уизлу, что же произошло. Он принял все это большей частью спокойно и даже поблагодарил меня за спасение, однако это прозвучало как простая формальность, дань воспитанию - в его голосе не было ни капли тепла... и он не переставая ощупывал и пощипывал свои ноги, как будто отказываясь мириться с тем, что обречен быть парализованным до конца своих дней.
Вскоре Уизл замолчал, и все мы обнаружили, что нам нечего сказать друг другу. В воздухе повисла тяжелая тишина, приглушившая звуки и даже эмоции. Некоторое разнообразие и облегчение привнес очнувшийся Кирипао, который схватил, было, Мириам за рубашку... но его гнев
– Ты в порядке?
– спросил Иезекия.
– Я устал, - тихо ответил Кирипао.
– Если тебя не покидают мысли умбралов, - не отставал Иезекия, - то Бритлин нашел лекарство.
– Да?
– похоже, Кирипао это заявление не обнадежило.
– Это на крайний случай, - произнес я.
– Может тебе стоит немного поспать? Теперь, когда мы ушли из Карцери, влияние умбралов должно ослабнуть.
Кирипао не ответил. Он закрыл глаза, но я был уверен, что он вовсе не спит.
* * *
Время тащилось, словно дряхлый старик на ватных ногах. Над рекой висели все те же обрывки тумана, но Гару намеренно обходил их стороной. Я собирался спросить его, как долго нам еще плыть по этим тоскливым местам, но передумал, решив, что подобное действие потребует от меня чрезмерных усилий.
Ясмин прильнула сбоку, положив голову мне на грудь. Ощущение ее близости успокаивало; я непринужденно обнял Ясмин и через какое-то время почувствовал, как тепло ее тела отгоняет печаль прочь. Мое прикосновение, должно быть, тоже подействовало на нее ободряюще, потому что немного спустя она нашла в себе силы спросить у Гару:
– Долго нам еще здесь?
На секунду глаза лодочника потемнели. И в этот миг меня осенило, что Гару вновь играет нами. Подобно тому, как из одной лишь своей злобной прихоти он предупредил умбралов о нашем побеге, теперь он хотел, чтобы мы поддались унынию и тупой боли, что накатывала при виде этих мрачных пустынных просторов. Не потому, что он собирался ограбить нас, продать в рабство или воспользоваться нашим подавленным состоянием в других целях - ему просто нравилось видеть нас жалкими и несчастными. Страдания ради страданий: он лишь хотел убедиться в своей власти проникать в наши души.
– Действительно, - громко сказал я ему, - сколько можно тащиться по этим скучным местам? Меня от них уже в сон клонит.
Гару раздраженно фыркнул, пронзив шестом воду.
– Раз уж вам так не терпится, - ответил он, - возможно, мы срежем немного.
Гневно оттолкнувшись, он резко изменил курс и направил лодку сквозь белую завесу, которую мы почти миновали. Туман начал сгущаться, пока, наконец, я не потерял из вида голову Ясмин, покоящуюся у меня на груди. Затем облака рассеялись, и мы оказались в новом и незнакомом месте.
* * *
Под угольно-черными небесами лежали бескрайние водные просторы. На небе не было ни единой звезды, лишь три полных луны: белая, серебристая и бледно-зеленая, все испещренные кратерами. Их света вполне хватало, чтобы мы могли оглядеться: воды Стикса, такие же грязные и зловонные, текли подобно омерзительной черной ленте по кристально чистой, в противоположность реке, поверхности моря. В паре шагов от лодки морская гладь искрилась в лунном свете, спокойная, как озеро при полном безветрии. От ее вида так и хотелось окунуться в манящие воды, но едва я коснулся чистой поверхности за пределами грязной дорожки Стикса, как откуда-то из глубины показалось тело.