План «Ост». Как правильно поделить Россию
Шрифт:
Но за это он ведь победил Францию, что создало ему во всей Европе нимб непобедимого полководца. Кроме того, он занял войсками весь западный континент от мыса Нордкап до Пиренеев. И с этим ему еще раз представился тот шанс, который раньше Мюнхенское соглашение давало ему только для Восточной Европы, а теперь уже и для всей континентальной Европы: шанс дать Европе «новый порядок» и обеспечить в Европе немецкое превосходство на длительный период. Для этого не только предоставлялась возможность, в этот момент это определенно требовалось. Потому что теперь шла война и для победы в войне, если она велась не просто ради войны, требовалось заключение мира. И более того: Франция сама показала себя более чем готовой к миру, некоторые из ее правящих теперь политиков были даже готовы к союзу. Так, как они это предлагали, они называли это «совместной работой» – «Collaboration», вообще говоря, это было растяжимое понятие. Если Гитлер только
Примечательно, однако, что эти возможности в мыслях и планах Гитлера в те двенадцать месяцев с июня 1940 до июня 1941 года доказуемо не играли ни малейшей роли. Он их ни разу не рассматривал, чтобы их потом отбросить, а мысль о такой политике вообще не приходила ему в голову. Кому он предлагал мир после победного похода во Францию, была не побежденная Франция, а непобежденная Англия – совершенно парадоксальное поведение, если этот момент однажды обдумать. Англия только что объявила войну, только что начала мобилизовывать свои силы и резервы, могла это делать совершенно спокойно, так как ее военно-морские и военно-воздушные силы обеспечивали защиту от вторжения. Англия не видела в предложении Германии устраненных причин войны, наоборот, вследствие новых агрессий Гитлера и его оккупации Норвегии и Дании, Голландии, Бельгии и Люксембурга эти причины для войны только увеличились – почему ей нужно было в этих условиях заключать мир? Готовым к миру является побежденный, а не непобежденный.
Войны ведутся, чтобы путем военной победы добиться от противника готовности к миру. Но если эту готовность к миру не используют, то военную победу разбазаривают. Гитлер не использовал свою победу над побежденной и готовой к миру Францией, а вместо этого направил предложение о мире непобежденной и ни в какой мере не готовой к миру Англии, не указав даже на какие либо уступки в спорных вопросах, которые привели к войне с Англией. Это была необъяснимая и элементарная политическая ошибка. А то, что он вместе с его победой над Францией упустил также уже никогда не повторившийся шанс объединить Европу и через такое объединение сделать приемлемым немецкое превосходство, увеличило эту ошибку до огромных размеров. Примечательно, что эта его огромная ошибка в литературе о Гитлере до настоящего времени едва ли просматривается.
Конечно, и здесь невозможно представить себе Гитлера как великодушного победителя и дальновидного, терпеливого миротворца. В его последней речи по радио 30 января 1945 года он сам обозначил себя как человека, «который всегда знал только одно: бить, бить и еще раз бить» – автопортрет, который понимался как самопохвала, но в действительности представлял самообвинение; возможно, даже преувеличенное. Гитлер мог быть не только способным к насилию, он отличался также хитростью и коварством. Но ему никогда не приходила на ум мудрость высказывания Кромвеля о том, что то, что приобретено силой, не является действительным приобретением.
Миротворцем он не был, этот талант у него отсутствовал. Это является, вероятно, той причиной, почему огромные шансы, которые он упустил летом 1940 года, в большинстве описаний Гитлера и Второй мировой войны практически не рассматриваются. Но это одновременно является причиной для того, чтобы на один момент остановить развертывание событий на лете 1940 года, чтобы правильно оценить сильные и слабые стороны Гитлера: никогда больше не видны эти силы и слабости в его изображении так полно и одновременно.
Гитлер имел ведь шанс добиться успеха и утвердить себя, который он отбросил. Он без сомнения доказал себя как образец в сочетании силы воли, энергии и работоспособности. Он свободно мог давать простор своим не незначительным политическим способностям, которыми он обладал: прежде всего, безошибочному чутью скрытых слабостей противника и способности такие слабости хладнокровно и моментально использовать. Кроме того, он обладал (и это он также доказал
В общем и целом это были те ошибки характера и недостаток способностей, которые перешли в тяжелые ошибки и упущения. Наряду с этим ответственными для тяжелых по последствиям ошибок 1940 года являются также ошибки мышления «программатика» Гитлера. Для политического мыслителя Гитлера война была нормальным, а мир – исключительным состоянием. Он видел, что мир часто может служить подготовке к войне. Что он не видел, было то, что война всегда должна была служить заключению мира. Богатая победами война, а не достигнутый мир было конечной целью его политики. Он сам шесть долгих лет при заверениях о мире готовил войну: теперь, когда он, наконец, ее получил, он не мог ее так быстро остановить. Иногда он говорил об этом прямо: если после побед над Польшей и Францией позволить наступить состоянию мира, то, как он говорил, будет уже не так легко «поднять» Германию на войну против России.
Но и по другой причине мысль о мире как раз с Францией была Гитлеру недоступна. В его политическом мышлении победа над слабым всегда «уничтожение слабого или его безусловное подчинение». И в связи с Францией в «Mein Kampf» слово «уничтожение» всплывает как нечто само собой разумеющееся. «Вечная и такая неплодотворная борьба между нами и Францией», говорится здесь, становится целесообразной только «при условии, что Германия действительно видит в уничтожении Франции только средство, благодаря которому можно было бы, наконец, дать нашему народу в другом месте возможное расширение». При обстоятельствах лета 1940 года, когда Гитлер еще надеялся на уступку Англии, во Франции все же запрещалась политика уничтожения в том виде, в каком Гитлер уже проводил ее в Польше, а в следующие годы ввел в России. Но другую цель войны для Франции, чем уничтожение, Гитлер, очевидно, не мог себе представить. Поэтому как раз в соответствии с его мышлением запрещался мир с Францией, который, чтобы быть полезным, должен был бы быть примирительным, даже объединительным миром. Мысль об уничтожении была не забыта, было только смещено во времени осуществление – или, по меньшей мере, дата была оставлена открытой. Во всяком случае, Гитлер не хотел себя в этом отношении ничем ограничивать.
Примечательно, что здесь соединяются две черты Гитлера, которые на первый взгляд кажутся противоречащими друг другу: его робость к созданию определенности и его запрограммированное упрямство. Обе вместе они сделали его до известной степени слепым к реальности. Он так же мало видел неожиданные, неза-программированные шансы, как и не соответствующие программе опасности. В этом он отличается от Сталина, который всегда бдительно наблюдал за окружающей его реальностью, – Гитлер же всегда верил себе, что может сдвинуть горы.
Это все не видится нигде отчетливей, чем в год между июнем 1940 и июнем 1941. В этот год Гитлер, не сознавая этого, решил свою судьбу. Он не смог увидеть, что все достижимое им уже достигнуто. Его не интересовало, что мир в континентальной Европе, который мог бы быть теперь заключен, должен был бы также снизить желание воевать и у Англии. Его в принципе не интересовала и вся война с Англией: она не была запланирована, она не вписывалась в картину мира Гитлера. То, что за Англией угрожающе приближалась Америка, Гитлер долгое время серьезно не воспринимал. Он надеялся на отставание Америки в вооружении, на отсутствие внутреннего единства между интервенционистами и изоляционистами, а в худшем случае на отвлечение Америки с помощью Японии. В его собственной программе действий Америка не участвовала. Эта программа требовала того, что после подготовительной войны против Франции, которая должна была обезопасить тыл и теперь, хотя и без заключения мира была закончена, должна быть начата большая главная война, «война за жизненное пространство» против России.