Планета грибов
Шрифт:
«Всё?» – Марлен удивился. Он мотнул головой, ткнул пальцем в замерзающую щеку: «Сказали вырвать». Марлен осудил: «Ну и зря. Вот я никогда не вырываю. Любой зуб можно вылечить». – «Так уж любой? – пробормотал невнятно: язык уже прихватывало. – И вообще – терпеть не могу, когда сверлят. А тут – раз, и все…» – «А потом? Станес беззубым старикаской», – Марлен зашамкал, передразнивая его будущую беззубость.
Вдруг сообразил: и тут Марлен оказался прав. Сорок шесть, а во рту сплошные протезы. Пошевелил языком, касаясь острого места: «Ладно, как-нибудь да подклеят…»
Тогда Марлен уже перебрался в общагу – ушел из родительских хором.
Марлен захохотал – надсадно, будто закашлялся: «Филолог. Доктор ихних наук. Но в каком-то смысле ты, старик, прав».
Любой нормальный человек предпочтет жить дома, а не в этом бедламе, где даже не помыться по-человечески. Однажды мелькнула мысль: может, пригласить? Поговорить с родителями, сказать: другу негде помыться. Должны понять – сами мыкались по общежитиям. Потом представил. Двухкомнатная хрущевка, Марлен приходит, смотрит: рассада на подоконниках, косы из луковиц – мать заплетает и развешивает.
Когда с зубом было покончено, пошли в общежитие. Марлен выставил остатки портвейна. Пододвинул табуретку, выкрашенную синей масляной краской. Сам расположился на дворовой скамейке – какие-то идиоты приволокли с улицы. Увидев в первый раз, он удивился: зачем? «Не знаю, – Марлен пожал плечами. – Может, стульев не хватило. Тебе что, мешает?» – «А вдруг кто-нибудь увидит?» – «Ну увидит, и что?» – «Да нет, ничего…» – подумал: все-таки нехорошо, чужое имущество, лучше бы вернуть на место.
От портвейна он отказался. Стоматолог предупредил: пить нельзя – по крайней мере сутки. Может открыться кровотечение. «Нельзя так нельзя, – Марлен убрал бутылку, достал из тумбочки книжку. – По-французски читаешь?» – «Нет», – покачал головой и взялся за щеку: десну уже дергало, отходил наркоз. «За что я благодарен своим предкам, так это за французский. Вот чего тебе не хватает, – Марлен потряс книгой перед его носом. – Проветрить мозги. Это, старичок, революция. Переворот, сотрясение основ, прорыв в светлое будущее». Он попытался изобразить иронию: «Ага, мой пафос устарел, а твой?» – «Дурак! Это не пафос. Великая теория», – Марлен засопел обиженно, пихнул книгу в портфель.
«Знаешь, – все-таки он разозлился на дурака, – если бы мои оплачивали репетиторов, я бы все-таки…» Хотел сказать: не устраивал демонстраций с общежитием, но Марлен не дал договорить: «Ты – нет, а я – да. И что?»
Стоял, опершись о поручень крыльца. И что? – любимый вопрос, на который у него никогда не было ответа.
«Ничего, – отступил, вернулся к французской книге. – Ну и что тут особенного? Взаимные влияния, творческое заимствование… Мы – от них, они – от нас. Для этого и нужны переводчики. Обеспечивают перекрестное опыление: как пчелы или, например, осы». Марлен прищурился: «Перекрестное?» – не то переспросил, не то съехидничал, по обыкновению. «Конечно! А как иначе, –
«Ну, ты даешь! – Марлен пошевелил бровями. – Карбонарий какой-то. Революционер… Как ее, Вера Засулич, – брови замерли, будто ощетинились. – Вообще-то, гляди, поаккуратнее. Чему нас учит Партия: взаимные влияния – от лукавого. Макбет – великая русская трагедия». – «Ага, – он кивнул, принимая шутку. – А СССР – родина слонов». Думал, Марлен засмеется, но тот сказал серьезно: «Родина слонов – Индия. СССР – страна победившего Зла. Покорят Землю, возьмутся за гуманоидов. Будут влиять и перековывать. Представляешь, демонстрация трудящихся Марса. Или Юпитера. Трибуны, несут портреты великого Сталина», – Марлен выругался грязно.
Он поморщился: «Ну зачем ты так… Во-первых, Сталина никто не носит. А во-вторых… Конечно, дров наломали. Но ведь и хорошее было: фашистов победили. Да и космос… Тоже ведь – не комар чихнул…»
Марлен скривился страдальчески. Будто мысль о космосе – нестерпимая мука, вроде больного зуба. Буркнул: «Ну да. Комары так не чихают. С такими разрушительными последствиями…»
«Для нас – конечно, а для них… Как ты не понимаешь! Они – другое поколение. Мне мать рассказывала: когда запустили спутник, для них это было счастье! Оказалось, все не напрасно: и война, и нищета, и тяжкая работа… Говорила: мы и сами летали, будто у нас выросли крылья! Поздравляли друг друга: дожили, мол, до новой эры, космической! Догнали и перегнали Америку! Теперь мы самые первые, а американцы – вторые!
Ему показалось, Марлен вот-вот поймет: дело не в том, как мы сами относимся к космосу, а в уважении к собственной истории.
Марлен поднял голову:
«Спутник – это какой год?»
«Вроде пятьдесят седьмой».
«Точно, – Марлен кивнул. – Пятьдесят шестой – Венгрия. Кстати: не помнишь, а американцы когда запустили? А я помню. В пятьдесят восьмом. А теперь взвесь: стоило ли ради одного года?»
«Но они-то не знали!» – он заступился за родителей.
«Они не знали, а мы знаем».
Хотел переспросить: и что? Задать вопрос, которым срезал его Марлен. Но тот уже не слушал. Смотрел куда-то мимо, в пустоту. В этот момент, проследив направление его взгляда, он и понял – окончательно, так, что дернуло вырванный зуб, точнее, лунку, в которой ничего не осталось: у них разная история. У Марлена она – своя. А еще. Вдруг почувствовал: прав не он, а Марлен.
«Знаешь, о чем я мечтаю? Найти великого автора и перевести», – это вырвалось само, на волне Марленовой правоты. Все-таки остановился вовремя. Признался, но не до конца. Не решился высказать самое сокровенное: перевести, чтобы почувствовать себя почти богом. А как иначе назовешь существо, разговаривающее на равных с великим автором?
Думал, Марлен скажет: старик, ты опоздал. Всех великих уже перевели. Но он сказал: «Старик, ты опоздал. Автор умер. Остался только текст. Как его воспринимает читатель. Все остальное – от лукавого: сраный марксизьм-ленинизьм».
«А куда ты дел переводчика? – на этот раз он решил стоять на своем. – Переводчик – лучший читатель. И вообще самая лучшая профессия. Древняя». – «Ну уж, – Марлен хмыкнул. – Не древней проституции». Его покоробило сравнение: «Да нет, ты подожди. Я серьезно. И вообще не о том. Переводчик – это шире профессии. Каждый человек – переводчик божьего замысла…»