Планета КИМ
Шрифт:
Лида, его любимая ученица, часто навещала его. Она стала за это время видным астрономом, посвятив себя изучению переменных звезд и напечатав ряд ценных исследований.
Теперь, с глубокой душевной болью, она смотрела на старого учителя. Была глубокая тишина, как в тот памятный вечер в обсерватории…
Вдруг ей пришла странная мысль:
— Вячеслав Иванович, — шепнула она, — а что, если… если они попали на какую-нибудь планету… и живы… и когда-нибудь вернутся…
На минуту она поверила в свою грезу и в волнении схватила профессора за руку. Рука была холодна. Лида выпустила ее, она упала. Лида вгляделась в лицо профессора: оно было каменно-неподвижно. Она склонилась ухом ко рту
Профессор Сергеев был мертв.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«ВСЕ ДЛЯ РАКЕТЫ»
I. «Все для ракеты»
За все это время «университетские» субботы продолжались самым регулярным образом. Не случилось ни разу не только, чтобы было отменено очередное занятие, но чтобы кто-нибудь не явился на «субботу». Да и не было причин, которые могли бы заставить это сделать. Никто нигде не мог задержаться, так как все здесь же и жили. Никто ни разу не заболел. И почему бы им было болеть? Совершенно лишенное болезнетворных микробов,{36} окружавшее их пространство не располагало к этому совсем. Желудочные заболевания исключались, так как люди питались таблетками. Простуды не могло быть, потому что наружу выходили в термосных костюмах, а в доме поддерживалась неизменно ровная температура.
К началу второго кимовского года «университетские» занятия дали уже ощутительный результат. Они оказались еще более плодотворными, чем предвидел Семен, когда проектировал их. Все взрослые без исключения прекрасно владели иностранными языками. Обмен знаний, впечатлений давал неистощимый материал для бесед, столь же интересных, сколько и поучительных.
В одну из суббот, пред началом занятий, Семен спросил:
— Товарищи, помните ли вы астрономические стихи, что нам когда-то прочитал Петр?
Стихи покойного друга запомнились. В свое время они произвели сильное впечатление.
Семен разложил на столе бумаги, которые он принес с собой.
— В бумагах Петра я нашел еще одно стихотворение, которое мне очень понравилось, — сказал он дрогнувшим голосом, — и оно также вызвано его научными занятиями. Мне хочется прочесть его вам. По-моему, у Петра, несомненно, были крупные поэтические способности. На этот раз он вдохновился относительностью понятий времени и пространства. Свет, который от иных светил доходит до нашего глаза в десятки, сотни и тысячи лет, напоминает ему, что в каждый данный момент мы видим не объективно существующую картину вселенной, а то, что существовало десять, сто, тысячи, миллионы лет назад, — в зависимости от расстояния, и к тому же видим одновременно столь различные эпохи. Неизмеримые пространства вселенной вмещаются в нашем крошечном органе зрения. Это, действительно, величественный образ. Но в стихах Петра он выражен куда лучше, чем в моих запутанных словах. Вот эти стихи.
При глубоком молчании Семен, взяв исписанный круглым крупным почерком Петра лист, прочел:
Я — атом в мире бесконечном!Он так безбрежен и глубок!И жизнь моя в просторе вечном —Как однодневка — мотылек!Но, звездной ночью в небо глядя,Я так же вечен, как оно:Я вижу свет, что звезды лилиВЗа время «университетских» занятий все члены коммуны приобрели некоторые познания по астрономии, какими мог поделиться с товарищами Семен, а прежде Петр, и какие также можно было извлечь из имевшихся в ракетной библиотеке немногих книг по астрономии. Необычное местожительство наших путешественников, естественно, заставляло их интересоваться вопросами астрономии и мироведения больше, чем на Земле. Вот почему тема прочитанного стихотворения оказалась понятной и близкой слушателям. Оно глубоко взволновало их. Послышались голоса одобрения покойному поэту.
Эта суббота по расписанию предназначалась для занятий английским языком. Но, под влиянием прочитанного стихотворения, ее провели в беседе на космические темы, задетые в стихах. Семену пришлось, из-за некоторых заданных ему вопросов, освежить в памяти товарищей размеры видимой вселенной, и в частности — Млечного Пути и солнечной системы. Вспомнили скорость света и пожалели, что в распоряжении человечества нет аппарата, который двигался бы с такой быстротой. Только тогда можно было бы говорить о полетах за пределы солнечной системы.
— А пока, — заметил Семен, — хоть бы нам на Землю попасть!
— Скромное «хоть», — улыбнулась Тамара.
Но теперь они уже были на пути к достижению этой цели. Запас водорода в неуклюжих самодельных баллонах медленно, но неуклонно рос. Тяжелый труд последнего времени давал ощутительные результаты.
Со вторым кимовским годом коммуна приближалась к пятилетию своей жизни на малой планете. Но теперь эта жизнь имела ясно-выраженную и казавшуюся достижимой цель. Со свойственной ей быстротой и находчивостью Нюра формулировала эту цель. Пародируя интонацию митингового оратора, заканчивающего с трибуны свою речь, она воскликнула:
— Наш лозунг — «Все для ракеты».
— Все для ракеты! — откликнулось несколько голосов, как театральный хор.
— Вот именно, — обрадовался Семен. — Ни на одну минуту не будем забывать этого лозунга.
— Пусть он направляет всю нашу жизнь и работу. Другой цели здесь у нас не может быть. Все — для ракеты, для газов, которыми ее можно зарядить. Если мы будем настойчивы, мы вернемся на Землю.
II. Детский сад
Легко сказать — «все для ракеты»!
Легко, вообще, давать формулы для движения жизни, размечая ее наперед. А вот подогнать жизнь к этим формулам в точности — дело совсем иное и очень трудное.
«Все для ракеты»? Это было бы идеально. А здесь подрастает детвора, буйная молодая жизнь. Она наполняет алюминиевый дом топотом маленьких ног и звонкими голосами, она требует внимания и забот. Какие бы ни были важные дела — их приходится прерывать, ими приходится манкировать, так как возня с малышами — тоже дело, которого отложить никак нельзя: они живо напомнят о себе.