Планета матери моей. Трилогия
Шрифт:
— Ну, если хотите… Нравы во многом переменились. Это тоже надо учитывать. Несколько лет назад был случай: заместитель председателя райисполкома пошел в общую баню. Пришлось его снимать: народ неправильно воспринял. Засмеяли!
— А я смеха, представьте, не боюсь. Если смешно — пусть смеются. Над чужим умением работящий человек никогда не станет хихикать. Другое дело, если не умеешь, а берешься. Ну, Амиджан, видишь, выбрались-таки из трясины! — Я круто изменил разговор. — Вот от той чинары дорога пойдет посуше.
Когда мы свернули к одинокому дереву, узкая полоса зеленых всходов словно стрелкой перерезала ветровое стекло.
У межи стоял трактор и толпились люди. Был среди них и бригадир Али. Мы поздоровались.
— В чем заминка?
— Горюем, товарищ секретарь. Всходы неровные. Много проплешин.
— Как же это вышло? Плохо сеяли?
— Нет. Почва после дождей покрылась плотной коркой, вот ростки и задохлись. Кто же знал, что сразу так припечет?
Он в сердцах топнул. А я почувствовал себя виноватым. Ведь несколько дней тому назад именно я настоял, чтобы поле еще раз пробороновали. Мне показалось издали, будто стая ворон села на свежую пашню: такими кочковатыми были борозды от плуга. Мысленно прикинул: каждый комок — это потерянный куст хлопчатника. На кусте восемь коробочек хлопка. Перемножил кусты на килограммы, получился недобор более пятидесяти килограммов с гектара. Бригадир Али не возразил мне тогда, да и сейчас не обвинял впрямую. Он сетовал лишь на обильный дождь.
Хотя какая же это невидаль — весенние ливни?
— Простите, — откровенно сказал я. — Полностью признаю свою ошибку. Впредь мне урок: не вмешивайся в распоряжения бригадира. Видите, как оно поворачивается, товарищ Латифзаде? Когда я приказал выровнять кочковатую пашню, правота, по всей видимости, была на моей стороне. Подсчитал возможный убыток от недосева и все такое. Но это только на первый взгляд мой расчет был справедлив. Вмешалась погода, и недобор на участке станет теперь вдвое больше. А все из-за поспешности, из-за привычки командовать, от моего верхоглядства.
— Зачем вы так говорите, товарищ секретарь? — проронил Али, глядя в землю. Голос его звучал почтительно, он закончил старой поговоркой: — Что ваши ноги знают, до того и голове нашей не додуматься.
— А вот такие присловья пора забыть, бригадир! Я не твой хозяин, ты не мой батрак. Каждый делает свое дело. Естественно, что крестьянин знает землю и все ее повадки лучше, чем я, сидящий за письменным столом. Кстати, ваш председатель имеет какую-нибудь специальность?
— Он зоотехник.
— Значит, на своем месте. Один из вас. Впредь мы, районщики, будем спрашивать не за каждую сельскохозяйственную работу по отдельности — за пахоту, за сев, за уборку, — а за результат труда. За урожай. Согласны? Да, кстати, — повернулся я к Латифзаде, — а где ваш пропагандист с конспектом?
Тот недовольно пожал плечами. Бригадир с недоумением оглядывался:
— Какой пропагандист?
Тракторист, перегнувшись с сиденья, лихим жестом перебросил кепочку со лба на затылок.
— Недосуг нам было его слушать. Подписали не глядя бумагу, он и ушел. Говорит: еще в трех бригадах за день побываю — и готов недельный отчет!
Все засмеялись, а Латифзаде покраснел до корней волос. Тонким голосом обиженно сказал трактористу:
— Где ваша культура, молодой человек? Хотя бы сошли на землю, когда говорите со старшими. Я тебе в отцы гожусь. Ты комсомолец?
— Сказал правду — так сразу анкета понадобилась? — дерзко осведомился тот.
Однако с трактора сошел и угрюмо смотрел на нас исподлобья.
— Запущена в колхозе массово-воспитательная работа, — назидательно произнес Латифзаде, уже оправившись от смущения. — Вот ты, например. Какие у тебя интересы? Чем увлекаешься?
— Футболом. А что, нельзя?
— Почему нельзя? Конечно, можно. Спорт — важная составная воспитания молодежи. Нам нужны люди сознательные, гармонично развитые…
— Вот я и воспитываюсь.
Тут уж не выдержал сам бригадир Али, прикрикнул:
— Не дерзи! Они наши гости.
Парень, не ответив, вскочил на трактор и, разбрызгивая комья грязи, в грохоте мотора повернул к селению.
— Куда это он? — растерялся Латифзаде.
— Нервная молодежь пошла, — неопределенно отозвался Али. — Мы воевали, а у них почему-то нервы расшатаны. На центральную усадьбу, видать, отправился.
— Но почему вы не приказали ему остановиться? — сердился Латифзаде, обтирая со лба брызги из-под колес.
— Он не станет меня слушать. Трактора не закреплены за бригадами. Тракторист подчиняется только одному председателю.
— Амиджан, садись за руль. Верни его!
До сих пор я слушал молча, но теперь вмешался:
— Не надо. Прежде переговорим с председателем.
— Эх, товарищ Вагабзаде! — махнул рукой Али. — Разве председатель уследит за всеми нашими обидами? Таких жалоб на день по сотне. Попробуй натяни узду — и такой молодчик без стыда бросит колхоз посреди посевной. Уйдет в город. Работы везде навалом.
— Вы правы. Распекать — это не выход. Надо найти что-то другое.
— Ну уж этому нахалу я отомщу! Клянусь, в его трудовой книжке будет такая запись, что не возрадуется. Никуда его не примут.
Я редко видел Латифзаде в подобном бешенстве. Но бригадир с усмешкой покачал головою:
— Ошибаетесь. Никто на вашу запись смотреть не станет. У нас на тридцать тракторов не наберется и двух десятков трактористов. До записей ли тут?
Мне хотелось переменить разговор. Я спросил у Али:
— А вы сами в случае нужды можете сесть за трактор?
— Нет. Не обучен.
— Я могу, — неожиданно вмешался один из колхозников. — Работал у дружка прицепщиком, часто подменял его. Научился. Только ведь я курсов не кончал, диплома нет. Кто же мне доверит трактор?
— А сейчас чем вы занимаетесь?
— Раздатчик горючего.
— Разве для этого нужен особый человек? Сами трактористы не могут заправляться?
— Почему не могут? Могут.
Разговор явно вызвал интерес бригады. Вокруг сгрудились теснее. Али охотно объяснил: