Планета матери моей
Шрифт:
— Тревожились о вас, товарищ секретарь, — журчал Шамсиев. — Лучше бы вовсе не выходить из дому. Нам, милиции, конечно, при любой погоде нет покоя. Разве уймешь своевольников?
— Что-нибудь произошло?
— Народ бессовестно обнаглел — вот что!
— А конкретнее?
— В Камышлы получилась накладка. Вчера у них было колхозное отчетное собрание. Так вот: уперлись, не захотели переизбирать старого председателя! Как быть? Отложили.
Уже у дверей райкома, вылезая из машины, я вопросительно оглянулся на Шамсиева. Его глаза бегали
— Зайдите, товарищ Шамсиев.
Должно быть, приглашение вполне соответствовало его планам. Заглушая шум ветра, он бодро гаркнул шоферу:
— Если кто спросит, я у товарища Вагабзаде.
В кабинете, вешая пальто, я обратил внимание, что Шамсиев не только не разделся, но даже не стряхнул с шинели снега. Он стоял вытянувшись, словно был готов к немедленному действию.
— Объясните толком, что стряслось?
— В колхозе полное брожение. Не считал возможным говорить при шофере. Не примите в обиду прямое слово, товарищ секретарь. Наши сельчане не привыкли управляться сами: демократия, за которую вы ратуете, им в новинку. Ослабили поводья, ну и вот…
— Поводья? Про что вы толкуете?
— Про то, что лошади нужна узда.
— Опять не понял, при чем тут лошадь?
— Но мы же не в столице живем! Наш народ привык к указаниям старших. Иначе как слепой мерин потянет к оврагу. Ошибка была в том, что на перевыборное собрание не послали никакого ответственного лица. Да хотите, я сам туда поеду?
Разговор был мне крайне неприятен. Внутренне я убеждал себя, что дело пустяковое, раздутое Шамсиевым. Не присаживаясь, позвонил Сейранову:
— Как районное совещание по животноводству? Состоится?
Тот отозвался, что делегатов собралось меньше трети и хорошо бы изменить дату. Из дальних селений по бездорожью не добраться.
Шамсиев прислушивался с явной тревогой. Он тоже считал, что совещание надо отложить; боялся, что посланцы из Камышлы подымут бучу уже в районе.
— Чего же они все-таки добиваются?
— Чтобы вы лично приехали на собрание. Подсказали, как им быть.
— Разве они не наметили кандидатов в председатели?
— Непривычное это дело. Хотят услышать все из ваших собственных уст…
Только теперь до меня дошла серьезность происшедшего. Не мешкая, на той же милицейской машине мы двинулись в путь.
Когда въезжали в селение, начало смеркаться. Весь день был темным и снежным; с пути не давали сбиться лишь редкие огоньки на холмах. Казалось, что возле стволов старых шелковиц кто-то усердно разжигает костры. Но это светились окна в засыпанных снегом селениях.
Навстречу машине двигалась небольшая толпа. От тяжелой одежды люди казались медлительными, скованными в движениях, а их обросшие инеем лица неузнаваемы.
Приземистый мужчина в солдатском ватнике не только не посторонился, но даже намеренно бросился к машине. Шамсиев, выпрыгнув на ходу, вытащил его почти из-под колес.
— Собачий сын! — заорал, не сдержавшись, водитель. — Да станешь ты в другой раз жертвой собственной глупости, Сирота! — Остывая, обратился ко мне: — У этого чудака прозвище Сирота Иси. Напрасно вы сюда приехали, товарищ секретарь. Чистые дикари!
Организовать сход вторично оказалось не так-то просто. Члены правления ходили от дома к дому, утопая в свежих сугробах, колотили в двери.
Мы дожидались у председателя колхоза. Это был человек, казавшийся явно старше своих лет из-за серебряных волос. Он невесело шутил, что набрался седины именно на колхозной работе.
Я спросил о зимовке скота. Он отозвался странно:
— Сначала помогите выбраться из пропасти человеку. О хлебах и овчарнях поговорим потом.
— Значит, сами хотите отказаться от председательства?
— То и дело пишу заявления! Когда работал на ферме — горя не знал. Разве мне должность дороже родных детей, чтобы оставить их сиротами?
Давая ему время остыть и успокоиться, я снова перевел речь на хозяйство.
Колхоз объединял три селения, которые были когда-то тремя отдельными маломощными хозяйствами. Правление помещалось в самом населенном — Камышлы. Это стало предметом нескончаемых раздоров. Мельница, артезианские скважины, строительство водопровода — о чем раньше здесь не слыхивали! — все вызывало ссоры и столкновения. Приходилось строго следить: из какого селения назначался бригадир, кого ставили кладовщиком и откуда брали председателя ревизионной комиссии.
Два других селения постоянно обвиняли жителей Камышлы в том, что те захапали себе большинство теплых местечек. Однако — вот странность! — против председателя колхоза, урожденного Гёйджы, не поднимался ни один голос. Когда его утверждали, мало кто верил в Велишева. Об авторитете говорить не приходилось!
Это был скромный рядовой колхозник, сызмала привыкший проводить все свое время на пастбищах и пашне. Из скотников он стал учетчиком, затем учился заочно и получил квалификацию зоотехника, постепенно выдвинувшись в заведующие фермой. Однако на центральной усадьбе Велишев бывал столь редко, что, когда его избрали председателем колхоза, простодушно признался перед всеми, что мало знает людей, и даже собственных племянников, сыновей родной сестры, не сразу угадал в лицо.
Несмотря на странную вступительную речь, колхозники поверили ему сразу. Табунщики, которые пасут скот на отдаленных горных плато верст за сто от родных домов, издавна слыли людьми надежными и дельными, хотя и не краснобаями. Из года в год они кочевали мимо чужих селений, оставляя по себе добрую славу: не позарятся на подвернувшуюся курицу, не сорвут походя алычу в чужом саду. Держались спокойно и вежливо, всегда готовые подсобить товарищу, прийти на помощь.
Велиш Велишев был именно из таких людей: гордости и тщеславия перед другими не выказывал, но достоинством своим не поступался ни перед кем.