Планета матери моей
Шрифт:
В это утро каждая минута словно растягивалась на часы. Неужели время попросту перестало двигаться? Мензер все не возвращалась. И проснувшийся ребенок тревожно звал мать. Я тщетно пытался развлечь его. Дети очень чутки. Внутренняя взбудораженность отца передалась малютке. Ни моя вымученная веселость, ни рассеянная строгость не могли его утешить. Плач малыша становился знаком надвигающейся на нас беды. Неужели судьбе так милы повторы? Я вырос без отца. А что, если и моему сыну суждено раннее сиротство? Ближайшее будущее представлялось мне теперь весьма мрачно.
Раздался легкий стук в дверь. Райкомовский шофер смущенно протянул через порог свежий номер газеты. Он не знал, как себя держать в щекотливой ситуации. Оставаться бесстрастным? Выразить сочувствие? Парень предпочел молча
Я развернул газетный лист, жадно пробежал отдельные строчки: «…окончательное утверждение социализма на селе произойдет не через лозунги и директивы… крестьянин должен владеть колхозной землей в прямом смысле слова…» Чего же здесь крамольного? В чем я погрешил против линии партии? Я стал вчитываться более внимательно. Вот один из примеров. Разговор на поле. «Я спросил, как ее семья материально живет. Женщина широко улыбнулась: «Виноград дал нам богатство, товарищ секретарь. Кошельков не хватает деньги хранить! Мы ведь трудились на плантации всем скопом: сыновья, невестки, дочка, муж-пенсионер». — «И каков общий заработок в семье в год?» — «Двадцать тысяч рублей». Уловив мой недоверчивый взгляд, Ниса с горячностью добавила: «Не веришь, секретарь? А давай подсчитаем. Дочку в институт устроила. Младшему сыну достала мотоцикл за полторы тысячи. Сверх цены еще пятьсот рублей дала. Да не на радость покупка: связался с шалопаями, сорят деньгами, водку вместо чая пьют! Хоть бы ты, власть, вмешался! Все, что родители заработали, готовы пустить по ветру. Стыда совсем не остается…» — «Ну, а на что вы употребили остальные восемнадцать тысяч?» — «Я ведь сказала: дочку в институт устроила. — Вздохнула. — Без диплома нынче замуж не берут. Она у нас не красавица… Я и подумала: на родном дитяти выгадывать, что ли?! Отдала пятнадцать тысяч». — «Помилуйте! Кому такой дорогой подарок?» — «Да не подарок, родной. Наличными отсчитала. Чистоганом передала из рук в руки». Она протянула загрубевшую, с въевшейся землей раскрытую ладонь. Я невольно перевел взгляд от этой натруженной руки к ее лицу. Оно было худое, загоревшее дочерна, со многими морщинами. «Сколько вам лет, Ниса?» — «Я родилась в тот год, когда началась коллективизация. И имя мне дали — Колхоз. Когда в школу пошла, поменяли». — «Мы почти ровесники… Значит, дочка ваша теперь студентка и вполне довольна?» — «Не совсем. Мечта у нее была врачом стать. Но там запросили вдвое больше. А где нам взять тридцать тысяч? Скажу уж всю правду: работали, себя не жалея, а мяса месяцами в рот не брали, во всем себя урезывали. Это потом, с досады, младшенькому мотоцикл купили, когда видим, что всей суммы все равно не собрать». — «Но зачем же вы давали?!» — «Ой, братец, ты хоть секретарь, а будто с луны свалился. Где же это видано, чтобы в институт теперь без взятки принимали? Девчушка до четвертого класса хорошо училась; потом, как стали всем классом на виноградники ходить, отстала и уже не догнала. Отец просил директора школы не включать ее в школьную бригаду, дать позаниматься; тот ответил, что сам два вуза окончил, а ходит с корзиной, собирает виноград — таково указание райкома!» — «Да, — отозвался я со стыдом, — это наше указание. Вернее, наша вина перед собственными детьми! Простите меня, Ниса-ханум!»
В статью это не вошло, но было и продолжение разговора. Ниса сказала: «Что ты, что ты… Тебе-то мы верим. Но будь осторожен: честную душу опутать легче, чем неправедную…»
Мензер удивилась, застав меня на пороге с газетой в руках:
— Ты торопишься? А завтрак?
— Не нужно.
— Запоздала? Извини. Ходила по рядам в досаде: цены взлетели неимоверно! Представляешь? Всю жизнь учительствую, а моя цена, оказывается, всего два кило лука в день!
— На кого жалуешься? Хапуги, спекулянты — они же твои ученики! А почему не напомнить рыночным ловчилам, что ты не только их бывший педагог, но жена самого районного начальства? То-то посыплются дары в корзинку! Сами на дом принесут.
Мензер в удивлении уставилась на меня. Даже кошелку выронила. Но быстро спохватилась. Видимо, подумала, что в таком взвинченном состоянии голодным мужа отпускать из дома нельзя:
— Не ворчи. Кто это тебе с утра пораньше на настроение луку нарезал? — пошутила она.
Я спохватился. Бедная Мензер! Она ведь ничего не подозревала. Щадя то ровное, счастливое состояние духа, в котором она пребывала с тех пор, как сбылись ее тайные мечты и она стала матерью, ни о чем тревожащем я с нею не говорил. Переживал молча, наедине. Но над теплым мирком Мензер теперь нависла реальная угроза…
— Ты сама мне испортила настроение. Заговорила о ценах, завозмущалась…
— По-моему, ты уже был не в духе.
— Уверяю, ошибаешься. Абсолютно спокоен и весел. Только голоден.
Жена без дальнейших слов проскользнула на кухню, и через пять минут передо мною уже дымился стакан крепкого чаю, стояла тарелка с хлебом и домашним сыром, скворчала яичница. Но тень вопроса как бы витала в ее слегка сдвинутых бровях. Я ел, искоса поглядывая на Мензер и ломал голову, как посвятить ее во все происходящее?..
— Видишь ли, — осторожно начал я, — завтра чуть свет мне надо отправиться в Баку. Вызывают.
— Что-нибудь недоброе? — насторожилась она.
— Как посмотреть? Образно говоря, я подошел к глубокому обрыву. И теперь сознательно делаю выбор: решаюсь прыгнуть вниз.
— Ты выражаешься слишком туманно, Замин. Что происходит? Какие-то загадки на голодный желудок…
— А на сытый, моя дорогая, вообще не возникнет ни одной смелой, дельной мысли! Думаешь, заевшиеся чиновники добровольно покинут удобное кресло? Сомневаюсь!.. За время секретарства я ничего не накопил, ничем не разжился. Значит, потеряю только одну должность.
— А что приобретешь?
— Надеюсь, уважение сына, когда он вырастет. И сохраню твою любовь! Ведь ты полюбила простого парня За-мина, а не номенклатурщика?
— Но послушай, Замин, как ты можешь бросить район? Те десятки тысяч людей, которые поверили в тебя? Доведи до конца, что начал. Тебе мешают? Или ты больше не веришь в собственные силы?
— Дорогая Мензер! Однажды я уже слышал от тебя похожие слова. — Я принял из ее рук новый стаканчик чаю. Но, прежде чем отхлебнуть, поднес стакан ближе к ее глазам. — Посмотри хорошенько: поверху образовалась тончайшая бархатистая пленка. В ней все — и вкус, и аромат. А взболтай — квинтэссенция чая исчезнет. Что я хотел сказать? Да… Когда в Баку была впервые провозглашена советская власть, знаешь, сколько большевиков числилось в Азербайджане? Четыре тысячи. Только четыре тысячи! Но они сделали революцию.
— У нас в районе партийцев не меньше! Разве их нельзя объединить, как тех, прежних?
— Тогда умели жертвовать всем ради революции.
— А почему сейчас не так? — тихо спросила она.
Я повторил как эхо:
— Почему сейчас не так?
На горечь, прозвучавшую в моем голосе, она отозвалась неожиданно. Обняла и поцеловала меня:
— Бедный мальчуган! Береги силы. Борьба будет нелегкой.
— Борьба уже началась. Завтра принимаю первый бой. Мне не победить в нем, знаю. Но я устою на ногах. Каждому приходит время проверки. Для меня оно настало.
Она окинула меня внимательным взглядом. Потом шутливо, но сильно боднула головой в грудь, будто расшалившийся ягненок. Я не шелохнулся.
— Халлы, Халлы… — произнес я далекий пароль нашей юности. — Ты иногда не верила в мою любовь. Но в моем мужестве не могла сомневаться? Я люблю Родину и свой народ. Готов был отдать за них жизнь во время войны. А вернувшись, знаешь, что я сделал прежде всего? Опустился на колени и поцеловал землю. Верь: я не изменился ни в чем с тех пор!
— Случается, что человек совершает ошибку в один миг. А на ее исправление уходят долгие годы, — нерешительно проговорила она.
— Что ты имеешь в виду? Ты советуешь мне повременить с решением?
— Вовсе нет. Но не падай духом после первых неудач. Прояви стойкость мужчины, уверенного в своей правоте.
— Значит, я могу все-таки победить?
— Только с моей помощью. — Она усмехнулась. — Нет, ты не так меня понял. Я вовсе не воительница. Мне нет дела до начетчика Латифзаде. Он удобно устроился среди цитат! Я хочу, чтобы такие, как он, не мешали расти нашему сыну в здоровой, нравственной среде.
— Ты думаешь, что такая среда возникнет? Многие устали ее ждать. Ты сама видишь, что творится вокруг.