Планета матери моей
Шрифт:
— Да. Или гянджинская, тамошняя.
— Я поговорю с Билалом, выясню его планы. Вы рано всполошились.
Едва я вернулся в свою комнату, как услышал на веранде голос Билала. Вскоре он постучался ко мне. Вид у парня был взволнованный, на щеках пылал румянец, глаза лихорадочно сверкали, а пальцы были холодны как лед.
— Побеспокоил? Прости.
— Что ты! Очень рад.
Мне хотелось, чтобы разговор начал именно он. Но после первых слов наступила заминка. Я пережидал с некоторым беспокойством. Билал был непредсказуемым человеком. Он мог взорваться, наговорить в запальчивости много обидного. Да и то сказать, мне ли, простому шоферу, давать советы и вмешиваться в судьбу завтрашнего выпускника университета? Он мог бросить презрительно: «Себе галушки не слепит, а для другого лапшу готов нарезать?» Разумеется, такой разговор был бы между нами последним.
— Соскучился по тебе, Билал. Совсем замотали дела, редко видимся. — Я хотел застелить стол чистой газетой вместо скатерти.
— Оставь. Мать сама приберет. — Он нетерпеливо постучал согнутым пальцем в дверь. Когда мать заглянула в комнату, отрывисто сказал: — Поставь чайник и, когда вскипит, принеси сюда.
— Что поделать, — шутливо пожаловался я, — у меня жизнь холостяцкая, неустроенная. — И тотчас забросил первую удочку: — С годами отношение ко многим вещам заметно меняется. То, что почиталось в жизни лишним, теперь манит к себе и притягивает. Посмотрюсь в зеркало: вроде тот же, никаких изменений. А меня все чаще «дядей» кличут.
— Рано брать груз на душу. До старости тебе далеко.
— Молодость понятие относительное; мне с раннего детства столько всего выпало, что поневоле будешь смотреть вокруг без иллюзий. Война принесла в наши дома черные дни… Ну и теперь мне еще далеко до благоденствия. Сам видишь.
— Стареют люди не от трудностей. Если ребенок выжил, несмотря на лишения, то он лучше других закален в жизни. Ты здоров, силен. У тебя будет долгий век, Замин! Говорю тебе как биолог.
— Верю. Ведь это твоя профессия.
— И профессия, и личные наблюдения. Раз организм выдерживает большие нагрузки, значит, он к ним приспособился. У одного известного биохимика есть интересная гипотеза: современный человек более вынослив и более адаптирован, чем древний. Таково его мнение. Он исследовал останки первобытных людей и пришел к выводу, что их век был предельно коротким; они умирали тридцати лет от роду.
— А ведь у нас в селах есть старики, которым за сто! Значит, человеческая жизнь удлиняется?
— Безусловно.
— Видимо, благодаря тому, что быт людей становится все удобнее? А сама жизнь безопаснее?
— Представь, я думаю как раз наоборот! Многочисленные болезни рода людского пошли ему на пользу, повысили сопротивляемость. Чтобы выжить, надо бороться!
Чувствовалось, что Билал сел на своего излюбленного конька. Прежняя тень неудовольствия и тревоги исчезла с его лица. Он уселся поудобнее. Но вдруг — словно его осенила какая-то мысль — проворно вскочил и через секунду вернулся со стаканами чая в обеих руках.
— Видишь, — сказал он, — горячее стекло не обжигает мне ладонь. А почему? Я предварительно разогрел руку, приучил ее к повышенной температуре. У меня есть некоторые соображения на этот счет. Теория адаптации…
— Интересно, — проговорил я без особого воодушевления.
Более простые житейские заботы мешали мне полностью погрузиться в научные блуждания Билала. В частности, слезная просьба его родителей. Начал я издалека.
— Ты с этими мыслями и ездил в Москву? Консультировался?
— Пожалуй, да. Хотя высказался там, конечно, не так примитивно. У меня собран большой фактический материал.
— Как встретили твои идеи?
— Они не только мои. Биологи всего мира работают в схожем направлении. В эру технической революции человека осаждают неведомые ему опасности. Он рискует попасть в плен к собственным созданиям. Почем знать, не проснемся ли мы однажды и не окажемся ли перед необходимостью спасать себя от новых, доселе неизвестных инфекций? Прогресс может породить и новые болезни.
— Вроде рака?
— Гораздо хуже. Опухоли — древнейший спутник человека. Организм большинства людей успешно не допускает у себя перерождения тканей. Иначе рисковали бы заболеть все.
— Как же спасаться против новых напастей?
— Методом от противного. Ученые уже сейчас пробуют создавать инфекции искусственно. Чтобы тут же искать противоядие.
— Ты собираешься в Москву, чтобы включиться в эту работу?
— Вовсе нет. Я уже получил назначение.
— Куда же? — Я сделал вид, что впервые слышу об этом.
— В Кировабад. Там существует научно-исследовательский институт схожего профиля. При нем создается лаборатория радиационного облучения. Опыты будут проводиться на семенах растений, на стеблях, на цветах. Конечно, преследуется и чисто утилитарная цель: как повысить урожайность? Защитить культурные посевы от вредителей? Однако и чистой науке будет отведено место.
— Родители знают о твоем решении?
— Проведали. Поэтому и ходят мрачнее тучи. У них все преломляется иначе. Готовы посыпать голову пеплом, созвать соседей и возопить: «О неблагодарный сын! О позор своих родителей!..» Что мне с ними делать, ума не приложу!
— Их можно понять.
— Ну хорошо. Пойму. А дальше? Как им втолковать, что я учился не для того, чтобы занять выгодную должность в своем селеньице, а чтобы помогать прогрессу всего человечества? Лет пятьдесят назад простое воспаление легких несло ребенку неизбежную смерть. Я сам слышал, как женщины покорно повторяли: «Один умер, пусть другие будут живы!» Но массовые эпидемии века техники могут стать пострашнее таких одиночных выборочных смертей! Радиация способна унести миллионы жизней. А ядерная война приведет к полному обезлюдению планеты…