Планета Шекспира
Шрифт:
— Он пытается говорить с нами, — сказал Никодимус. — Вы это тоже чувствуете?
— Чего ты хочешь? — спросил Хортон слизня. Когда он заговорил, электрическое покалывание у него в голове как бы слегка прыгнуло — от узнавания? — а потом покалывание продолжилось. Больше ничего не происходило.
— Не думаю, что будет какая-то польза, — сказал Никодимус. — Он пытается нам что-то сказать, но никак не может. Не может к нам пробиться.
— Пруд мог с нами говорить, — сказал Хортон. — Пруд говорил со мной.
Никодимус покорно пожал плечами.
— Это другое дело.
Глаза Плотоядца открылись.
— Он приходит в себя, — сказал Никодимус. — Ему будет больно. Я вернусь в лагерь. По-моему, у меня есть шприц.
— Нет, — слабо возразил Плотоядец. Веки его дрожали. — Не нужно никаких иголок в зад. Мне больно. Это недолго. Чудовище мертво?
— Еще как мертво, — подтвердил Хортон.
— Это хорошо, — заявил Плотоядец. — Я порвал его чертову глотку. Я в этом ловок. Хорошо управляюсь с чудовищами.
— Будь поспокойней, — сказал Хортон. — Немного погодя мы попытаемся тебя переместить. Унесем в лагерь.
Плотоядец устало прикрыл глаза.
— Не надо в лагерь, — сказал он. — Здесь не хуже, чем где угодно.
Он закашлялся, поперхнувшись новой кровью, выплеснувшейся у него изо рта и побежавшей по груди.
— Что случилось с драконом? — спросил Хортон. — Он где-нибудь поблизости?
— Он свалился с той стороны Пруда, — ответила Элейна. — С ним было что-то не в порядке. Он не мог взлететь. Он пытался взлететь и упал.
— Слишком долго пробыл во времени, — предположил Никодимус.
Слизень приподнял щупальце и коснулся плеча Хортона, чтобы привлечь его внимание. Он указал на берег, где лежало чудовище — черная туша. Потом слизень трижды похлопал по Плотоядцу и трижды похлопал себя. Затем он вырастил еще одно щупальце и друмя щупальцами сделал движения, словно поднимал Плотоядца и прижимал к себе, нежно его баюкая.
— Он пытается сказать тебе спасибо, — сказал Никодимус. — Пытается поблагодарить Плотоядца.
— А может быть, он пытается нам сказать, чтобы мы ему помогли, — предположила Элейна.
Все еще с закрытыми глазами, Плотоядец сказал:
— Мне ничто не может помочь. Просто оставьте меня здесь. Не двигайте меня, пока я не умру.
Он вновь закашлялся.
— И не надо, сделайте милость, говорить, будто я не умираю. Вы останетесь со мной, пока это не кончится?
— Мы с тобой останемся, — сказала Элейна.
— Хортон?
— Да, друг мой.
— Если бы этого не случилось, вы бы взяли меня? Вы не оставили бы меня здесь. Вы бы взяли меня с собой, покидая планету?
— Мы бы тебя взяли, — опять согласился Хортон.
Плотоядец снова закрыл глаза.
— Я знаю, что взяли бы, — сказал он. — Я всегда это знал.
Уже наступил полный день, солнце поднялось на ладонь над горизонтом. Косые солнечные лучи блестели на поверхности Пруда.
И теперь, подумал Хортон, уже не важно по-настоящему, закрыт ли тоннель. Плотоядец не будет больше затерян в этом месте, которое он ненавидел. Элейна улетит на Корабле, и оставаться уже не будет причины. Чему бы ни суждено было случиться на этой планете, это было уже исполнено и окончено.
— Картер, глядите! — сказал Никодимус тихим, напряженным голосом.
— Чудовище…
Хортон вскинул голову и посмотрел, оцепенев от того, что увидел. Чудовище, лежавшее не далее, чем в нескольких сотнях футов, плавилось. Оно проваливалось внутрь себя гниющей массой. Оно дрожало в подобии жизни, оседая грязным вонючим месивом, и из месива вытекали ручейки дымящейся грязи.
Хортон смотрел, завороженный ужасом и отвращением, как чудовище превращается в жирную, тошнотворную накипь и в голове у него пронеслась непрошеная мысль о том, что он теперь никогда не сможет вполне правильно восстановить в воображении его внешность. Единственное впечатление, которое он приобрел в мгновение перед тем, как Плотоядец выпустил из него жизнь, было впечатление бугристой перекошенной глыбы, не имеющей вовсе настоящей формы. Может быть, так обстоит дело со злом, подумал Хортон — оно совсем не имеет формы. Оно — бесформие и грязная лужа накипи, и никогда точно не известно, что оно такое, так что можно совершенно свободно воображать, каково оно из себя и под влиянием страха перед неведомым облекать его в любой вид, какой покажется ужаснее. Так что это зло может иметь столько личин, сколько будет людей, чтобы обрядить его, — зло каждого будет немножко отличным от зла любого другого.
— Хортон.
— Да, Плотоядец, в чем дело?
Голос был дребезжащим и тихим, и Хортон придвинулся к нему на коленях, низко наклонившись, чтобы слышать.
— Когда это кончится, — сказал Плотоядец, — вы оставите меня здесь. Оставьте меня на открытом месте, где меня найдут.
— Не понимаю, — сказал Хортон. — Кто найдет?
— Падальщики. Чистильщики. Могильщики. Маленькие голодные твари, переваривающие что угодно. Насекомые, птицы, зверюшки, черви, бактерии. Вы сделаете это, Хортон?
— Конечно, сделаю, раз ты этого хочешь. Если ты действительно хочешь именно этого.
— Отдача, — сказал Плотоядец. — Последний возврат. Не поскупитесь на мою плоть для маленьких голодранцев. Пусть я стану пожертвованием множеству иных жизней. Последний большой дележ.
— Понимаю, — сказал Хортон.
— Дележ, отдача, — повторил Плотоядец. — Это важно.
27
Когда они обошли вокруг пруда, Элейна сказала:
— Робота с нами нет.
— Он там, остался с Плотоядцем, — ответил Хортон. — Несет последнее бдение. Так он всегда делает. Вроде ирландских поминок. Но вы не знаете об ирландских поминках.
— Нет, не знаю. Что такое ирландские поминки?
— Сидеть с мертвым. Нести над ним бдение. Никодимус делал это с другими людьми, которые были на корабле со мной. На одинокой планете неведомого солнца. Он хотел помолиться за них; он пытался молиться и не смог. Он думает, что роботу не подобает пытаться произносить молитвы. Поэтому он сделал для них нечто иное. Он остался бодрствовать с ними. Он не поспешил уйти.