Планета Шекспира
Шрифт:
Он знал о чудовище, подумал Хортон, — или должен был знать. Только вчера он взобрался на холм на четвереньках, потому что только так и можно на него было взобраться при его крутизне. Недалеко от вершины он остановился и отдыхал, лежа плашмя на животе, и чувствовал в холме вибрацию, словно биение сердца. Но он тогда сказал себе, припомнил Хортон, что это было не более, чем его собственное сердцебиение, усиленное напряжением карабканья, и больше он об этом не думал.
Он снова посмотрел на дракона и почувствовал в нем какую-то неправильность, но все равно понадобилось
— Элейна, — тихо позвал он. — Элейна.
Та подняла на него взгляд.
— Дракон умер, — сказал он. — Краски блекнут.
У них на глазах окраска продолжала бледнеть. Крошеные чешуйки переставали искриться и красота уходила. Дракон уже не был дивным созданием — он стал просто большим серым зверем, и для стороннего взгляда не могло быть сомнения, что он умер.
Элейна медленно поднялась на ноги, утирая мокрое от слез лицо стиснутыми кулаками.
— Но почему? — отчаянно спросила она. — Почему? Если он был заключен во времени — он должен был быть таким же свежим и сильным, как в тот момент, когда его поместили во время. Время бы для него просто не существовало. Не могло быть никаких сомнений.
— Мы ничего не знаем о времени, — сказал Хортон. — Может быть и те, кто поместил его во время, знали о времени не так много, как думали. Может быть, временем нельзя управлять с такой легкостью и доступностью, как они полагали. Могли еще быть ошибки в том, что они считали превосходно отработанным методом.
— Вы говорите, что что-то прошло неправильно с временной ловушкой. Что в ней могла быть прореха.
— Мы никак не можем это узнать, — сказал Хортон. — Время для нас все еще — великая загадка. Оно не более, чем концепция, мы даже не знаем, существует ли оно в действительности. Ловушка могла оказывать не предусмотренные воздействия на живую ткань или на мыслительные процессы. Жизненная энергия, должно быть истекла из него, накапливались метаболические яды. Может длительность пребывания его оказалась больше, чем рассчитывали запрятавшие дракона. Какой-то фактор мог задержать вылупление чудовища против обыкновенного срока, в который должно происходить такое вылупление.
— Странно, — заметила Элейна, — как повернулись события. Если бы Плотоядец не оказался пойман на этой планете, чудовище могло бы высвободиться.
— А Пруд, — добавил Хортон. — Если бы Пруд нас не растревожил, не испустил крик предупреждения…
— Так вот что это было. Вот вы откуда узнали. А отчего Пруд мог испугаться?
— Он, вероятно, почувствовал злую природу чудовища. Пруд, может быть, не так-то неуязвим для зла.
Элейна взошла по маленькому подъему и остановилась рядом с Хортоном.
— Его красота исчезла, — сказала она. — Это ужасно. Так мало красоты во вселенной, и ничто из нее мы не можем сохранить. Может быть, поэтому смерть так ужасна: она отнимает красоту.
— Сумерки богов, — сказал Хортон.
— Сумерки?..
— Еще одна старая земная история, — пояснил он. — Чудовище, дракон и Плотоядец. Все они мертвы. Большой последний расчет.
Элейна задрожала в тепле палящего солнца.
— Давайте вернемся, — сказала она.
28
Они сидели возле угасающего костра.
— Есть кто-нибудь, — осведомился Никодимус, — кто бы не прочь позавтракать?
Элейна покачала головой.
Хортон не торопясь встал на ноги.
— Пора идти, — сказал он. — Больше нас здесь ничего не держит. Я это знаю, и все-таки как бы чувствую странное нежелание уходить. Мы здесь пробыли только три дня, но кажется, что гораздо больше. Элейна, вы идете с нами?
— Конечно, — ответила она. — Я думала, вы знаете.
— Пожалуй, да. Просто я спросил, чтобы быть уверенным.
— Если вы хотите, и у вас есть место.
— Мы хотим вас и место у нас есть. Полным-полно места.
— Мы хотели бы взять с собой книгу Шекспира, — сказал Никодимус. — Пожалуй это и все. На обратном пути мы можем нагнуться и набить карманы изумрудами. Я знаю, что они для нас могут оказаться лишенными ценности, но не могу избавиться от привычки рассматривать их как ценность.
— Есть еще одно, — сказал Хортон. — Я обещал Пруду, что прихвачу его немножко с собой. Я возьму один из больших кувшинов, которые Шекспир собрал в городе.
Элейна тихо произнесла:
— Сюда идут слизни. Мы все про них забыли.
— О них нетрудно забыть, — заметил Хортон. — Шныряют туда-сюда. Они какие-то ненастоящие. Трудно держать их в памяти, словно они специально в памяти не задерживаются.
— Хотела бы я, чтобы у нас было время выяснить, что они такое, — сказала Элейна. — Не может быть простым совпадением, что они появились именно тогда, когда появились. И они благодарили Плотоядца, или это так выглядело, будто они его благодарили. У меня есть такое чувство, что они играют во всем этом большую часть, чем мы можем даже догадываться.
Передовой слизень вырастил щупальце и помахал им.
— Может быть, — предположила Элейна, — они только что выяснили, что тоннель закрыт.
— Они хотят чтобы мы пошли с ними, — сказал Никодимус.
— Вероятно, хотят показать нам, что тоннель закрыт, — сказал Хортон. — словно мы сами не знаем.
— Все равно, — сказала Элейна, — нам, вероятно, нужно пойти с ними и выяснить, чего они хотят.
Хортон пошел впереди, а Элейна и Никодимус шли следом за ним. Слизни исчезли за поворотом, скрывавшим тоннель из виду, и Хортон поспешил за ними. Он обогнул поворот и остановился во внезапном остолбенении.
Пасть тоннеля не была больше темной: она сверкала молочной белизной.
Никодимус позади сказал:
— Бедный Плотоядец. Если бы он только был здесь.
— Слизни, — сказала Элейна. — Слизни…
— Народ тоннеля — могут ли это быть они? — усомнился Хортон.
— Не обязательно, — сказал Никодимус. — Может быть, хранители тоннеля. Стражи тоннеля. Не обязательно строители.
Три слизня запрыгали вниз по тропе. Они не останавливались. Они добрались до тоннеля, попрыгали в него и исчезли.