Планета–тайга: Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю
Шрифт:
Я признал прочную короткую снасть для ловли на живца, но продолжал упорно отказываться от толстого крученого шнура для дорожки и ловил на свою леску. Ловля проходила около тех же самых затонувших вершин и требовала от рыбака большой оперативности. Эта оперативность обеспечивалась твоей энергией и значительным запасом лески, который попросту выкладывался на коленях. Леска не всегда оставалась лежать неподвижно ровными кольцами, она сползала, кольца путались, и не раз мне приходилось поминать свою снасть крепкими словами. С толстым крученым шнуром получалось намного проще: он лежал на коленях ровными, упругими кольцами и никогда не путался. Шнур понравился, и я туг же пошел к старику…
В конце концов с лесками все обошлось благополучно, я отделался
Гораздо хуже складывались у меня отношения с Чертушкой. Чертушка на Верхнем озере упорно отказывался меня принимать.
Сначала «хозяин» водоема встретил нового рыбака по–царски щедро. Я подсчитывал добытые килограммы и проектировал еще более внушительные уловы. Но дедка Степанушка в самом начале остановил мое не в меру разгорячившееся воображение. Посмеиваясь в усы и бороду, старик объяснил мне, что Чертушка еще не разобрался, кто и зачем наведывается в тайгу. Уже сегодня ночью он соберет общее собрание и объявит всем–всем, что на озеро пришла беда. Беду следует избегать, но в то же время надо попробовать и откупиться от назойливого человека. Сегодня ночью рыбы бросят жребий и выберут тех, кто завтра обязан попасться на мой крючок. С каждым днем размер дани будет сокращаться: сначала девять щук, потом шесть, потом только три, а дальше Чертушка совсем отвернется от рыбака. И тогда на озеро можно не ходить: надо дать озеру отдохнуть, а Чертушке — успокоиться…
Из трех порций дани дедка Степанушка ошибся только в одной: только последний раз Чертушка подвел старика, и вместо нареченных трех я принес всего лишь две щуки. Дедка больше не повторял мне свою науку, а я продолжал бесцельно ходить на Верхнее озеро.
Знать одно поражение за другим становилось все неприятней, и я стал внимательней присматриваться к дру–гим рыбакам. Сам дедка ходил на Елемское озеро подряд только два дня, но в эти дни всегда возвращался с хорошим уловом. Остальное время, когда дедкин Чертушка отдыхал, старик путешествовал к малым ничейным озерам или покачивался в лодчонке на волнах Домашнего озера. Точно так же вел себя и Василий: больше двух–трех дней он не задерживался нигде, и даже Иван Михайлович, разговаривать с которым о чертях было бесполезно, пропадал на своем Янцельском озере всего пять–шесть дней, причем два дня из них занимала дорога туда и обратно.
Я искал причину своих неудач, но пока ничего не находил. Оставить поиски и уйти было неудобно перед Иваном Михайловичем, Васькой и дедкой Степанушкой, которые больше всего ценили упорство и верность данному слову.
Я дал себе слово разгадать тайну отхожих озер. Но тайна по–прежнему оставалась только тайной, пока я ничего не мог объяснить даже себе самому и в разговоре с дедкой на всякий случай оставлял Чертушку…
Возвращаясь домой уже в темноте, я все так же видел тусклый огонек дедкиного костра и так же переживал очередную неудачу. Дедка приносил с костра уху и чай. Потом мы зажигали лампу. У лампы давно не было стекла, и она больше походила на коптилку. В избе было тихо и чисто от легкого воздуха. Не было в избе и комаров: мы редко топили нашу печь, и противные насекомые, любившие собираться на тепло, оставались за окном. По вечерам над тетрадью дневника я вспоминал прожитый день и крутил махорку. Дедка посасывал сахар и прихлебывал горячий густой чай. Иногда дедка как будто куда-то исчезал, потом снова появлялся и снова долго рассказывал о лешем или Чертушке… «…А Он сидит и невесело так смотрит и ждет, что скажут… Ну прямо человек, только в волосах и не причесан…»
В избе почти темно. Тихие боязливые тени движутся по потолку. Тени живут помимо нас. Они дышат, ходят, добираются до дальних углов и там исчезают в темноте… И снова коптилка и дед кино лицо, тоже волосатое, тоже обросшее, и сказки…
А завтра снова лес, снова треск, стуки, выстрелы деревьев, снова крики ночных птиц, голос зверя и тяжелый плеск таинственной
Глава восьмая
ИЗБУШКА
Наша тайга никогда не вела своей письменной истории. Наверное, это не нужно было людям, которые подчас уходили в тайгу от других людей, уходили к свободной сильной жизни. Но тайга знала и долго хранила каждый шаг каждого человека… Она знала, куда ходил дедка Корнилушка, где он обошел Могово болото, где встретил лося, где подвесил в елку то, что не смог унести сразу, где шел обратно и легкими тесочками охотничьего топора помечал путь к спрятанному от зверей мясу…
Дедки Корнилушки давно нет, но еще можно встретить на стволах елей у Могова болота чуть заметные тески и по ним попытаться разгадать тайну чьей-то давнишней дороги. Тески могут рассказать и о самом человеке… Ровный тесок, чисто положенный на ствол, поведает о той уверенности, с которой человек шел в лес, поведает о ловкой, сильной руке, крепко державшей топор. Такая рука не скоблила елку, не торопилась и не клала тесок криво. Рука могла быть и бережливой — она не оставляла на дереве широкой раны, а только метила путь рачительной щербинкой.
Тески дедки Корнилушки давно заплыли смолой, они с трудом угадываются на еловых стволах, но даже и сейчас по ним можно рассказать, что старик хорошо знал лес и, прокладывая новую тропу, никогда не размахивал топором из стороны в сторону. Его тески лежали далеко друг от друга, казалось, что дедка мог обойтись и без них, но просто так, по привычке, оставшейся с самой первой тропы, все еще не забывал нет–нет да и коснуться лезвием топора еловой коры.
Легкая уверенность старика на тропе заставила меня по–другому посмотреть на тех остроумных лесных сказочников и балагуров, которые шуткой, а то и неожиданным действием скрашивали тяжелый труд в лесу или долгие зимние вечера в охотничьей избушке. Таких балагуров в лесу любили, им никогда не отказывали в равной доле промысла, но не отказывали прежде всего потому, что остроумные шутники умели и неплохо работать. И теперь, слушая лесные анекдоты, я приходил к твердому убеждению, что право на создание побасок и комичных историй получали только те люди, которые были с лесом запанибрата.
Сейчас в нашем лесу к таким людям, пожалуй, и принадлежит Василий Герасимов. В этом незаурядном человеке успех работы тесно переплетается с шуткой. Но шутка Василия никогда не заслоняла собой успех и, пожалуй, имела право быть только потому, что успех к Василию приходил много раньше, чем к остальным. Порой его шутки были несколько грубоватыми и даже обидными. Ему ничего не стоило в гостях спеть в лицо сидящему напротив человеку едкую прибаутку: «Взял Барончик в руки власть, стал в колхозе сено красть…» — когда герой устного творчества этого безусловно заслуживал. Герой мог возмущаться и даже пообещать свести счеты, но Васька, как правило, не унимался. И не унимался он прежде всего потому, что знал вокруг поддержку остальных гостей и свое неоспоримое преимущество перед вороватым «бароном».
Мог ли дедка Корнилушка рассказывать забавные и порой донельзя комичные истории о встрече с медведем, если бы в медведе понимал только вкус мяса? Истории и остроты дедки Корнилушки живы и до сих пор, и живы лишь по той причине, что рядом с анекдотами старика память людей и сейчас хранит тот случай, когда Корнилушка поймал медведя за уши…
Старик не признавал огнестрельного оружия, он промышлял больше старинной бесшумной снастью и даже на медведя ходил только с рогатиной. Та самая рогатина и сейчас торчит в бревне старого сруба на берегу Домашнего озера. Рогатина больше походит на пешню, которой долбят лед, чем на совершенное оружие. Но дедка Корнилушка насаживал эту пешню на прочное древко и отправлялся с ней на охоту.