Плащ и галстук
Шрифт:
— Знаешь, что такое — быть «чистой»? — вместе с вопросом, Вероника согнула ноги в коленях, бесстыдно демонстрируя самое сокровенное, а потом еще и похлопала по этому месту ладошкой, — Ты меня можешь отодрать как сидорову козу, сломать, согнуть, сделать вообще что угодно. Я буду визжать от счастья как не знай кто. Но знаешь, что будет потом? Кости, встающие на место, зарастающие разрывы, вправляющиеся вывихи. Через пару-тройку минут, что бы ты со мной не сделал, Витюша, я снова буду прежней. И снова буду хотеть. И снова буду готова. Потому что я всегда хочу и готова. Всегда полна сил, энергии, желания, страсти. Помнишь, мы с Янлинь зажгли, как только я приехала?
— Ну и в чем тогда суть? На кой тебе я? — прервал я мхатовскую паузу.
— Знаешь, кто тебя первый просчитал? — как будто не заметила моих вопросов «чистая», — Смолова, представляешь? Почти с самого начала. Дура-дурой, а чуйка у нее просто зверская была. Здорово она тебя грязью поливала, правда, только перед девками своими. Почти ненавидела. Буквально первое, что она мне высказала о местных, были слова, что ты козёл. Любишь умненьких, а на простых советских девок хер клал, вообще их ни за что не держишь. Вот тогда я начала присматриваться всерьез. И действительно! Ты этим Янлинь купил с потрохами, отношением в смысле. Девка свою линию гнет и гнула, но всегда печалилась, что её за шалаву держат. Крепилась, конечно, но…
Иронично. Не так иронично, как то, что на дворе чуть ли не война, по городу жертвы, произошло жуткое чэпэ, а мы сидим в запертом бункере с минимум одним крайне опытным криптидом в качестве противника. И даже не так иронично, как серьезный разговор с голой девчонкой в сверхоткровенной позе, которая чуть ли не мастурбирует, глядя мне в глаза. И, кажется, ловит какой-то неземной кайф с того, что я еще держу себя в руках, в смысле все интересное лежит и дышит, а не стоит и нагнетает. Но, тем не менее? Все равно иронично. Смолова. Гы.
— Вероника…, — протянул я, не зная, что и сказать.
— Нет никакого дела, Изотов! — резко ответила обнаженная девушка, тряхнув мокрой головой так, что до меня долетели холодные брызги, — Вообще никакого. Просто голая баба голому мужику говорит прямым текстом, что он ей нравится. Всерьез. Мне нечего тебе дать больше того, что ты и так можешь взять! Я просто женщина в подростковом теле, которая видит такого же мужика. Не психа, не извращенца, контролирующего себя, способного прожить намного дольше, чем обычный человек… нравящегося мне. Да, я подлая стерва, что пришла к тебе с этим именно в такое время, да! Но стал бы ты меня слушать в иных обстоятельствах?! Хер там был! А с тобой… с тобой я, может быть, смогу стать более… нормальной. Понял?
Суду всё было ясно, но он продолжал слушать разговорившуюся Кладышеву. Та, переборов напряжение, потеряла последние тормоза. Ни на гран не меняя своей провоцирующей позы, он неумолимо раскладывала мои отношения с окружающими. Со своей точки зрения, конечно. Салиновский? Вытащен из задницы, в которую загнал себя сам и окружающие. Потом — слит до хорошего приятеля. Почему? Потому что обычный подросток, до которого мне нет дела. Янлинь? Любовница, которую я мастерски перевел в разряд друзей, а затем удерживаю там, никак не реагируя на редкие «срывы» китаянки, едва справляющейся с собой. И она и я знаем, что путь отношений между нами — дорога в никуда, но девушке куда сложнее. Юлька-Палатенцо? Чистой воды обуза. Была ценнейшим человеком, теперь стала непредсказуема, ненадежна, неэффективна. Опасна. И сама по себе, и за счет своей матери. Дестабилизирующий фактор.
— Поэтому, я считаю, что ей ничего не светит, Витюша, — холодно улыбнулась Вероника, — Ты её считаешь бомбой, которая в любой момент рванет, девка злится, её раздирают эмоции, гложет обида на мать, бросившую её, на мир, на всё. Это как змея, пожирающая свой хвост, видишь? Я помогу с этим, но уверяю тебя — она больше никогда не станет той Окалиной Юлией Игоревной, чья красота и голос гремели по всему Союзу. Впрочем, насрать на это говно, тебе до её голоса и красоты дела нет. Интеллект и знания? Да. Но как ты думаешь, станет ли она взрослее со временем? Не чувствуя боли, голода, жажды, усталости, безденежья, страха смерти? Это не я вечная девочка, а она.
Она была права, во всем. Не полностью, всё-таки, связываться с той же семейкой Цао глубоко… я рисковать не мог, не зная, почему чистокровные китайцы проживают под крылом СССР, не зная их истории. Окалины? Моя героическая блондинка-начальница обладает могучей профессиональной деформацией, а значит — мы не сможем доверять друг другу полностью до самого конца нашего замысла. И уж тем более потом, если он увенчается успехом. Однако, это было еще не всё.
— Допустим, я приму твои аргументы, — посмотрев в глаза разлегшейся напротив меня брюнетки, медленно проговорил я, — Но при этом получу психованную суку, которая будет думать лишь о том, чтоб поскорее оказаться в постели. Подольше, почаще, побольше. Которая не сможет себя сдерживать… больше. А?
— На этот вопрос ты легко можешь ответить сам, — вяло махнула та рукой, а затем чуть ожила, — Кстати, если ты не понял, а то вдруг я зря вся такая от твоего ума и сдержанности мокрая, то поясню — я буду не против, даже за, если ты будешь пихать хоть всем девкам вокруг. Или даже играть в отношеньки. Даже подыграю. Так быстрее поймешь, что лучше меня никого нет… и не будет.
— Прямо-таки не против? — с кислой ухмылкой усомнился я.
— Витя, — на меня посмотрели почти с жалостью, — Я к тебе тут не в великую любовь играть пришла. Я хочу жить, Витя. Долго и счастливо. И ты хочешь. Только пока мы с тобой, ты да я… мы просто два одиноких урода, постепенно теряющих человечность. И в конце концов, даже если чудом всё наладится, мы все равно останемся…
Договорить ей я не дал.
— Давай посмотрим на твое восхищение…, — пробурчал я, ловя девушку за ногу и подтягивая к себе.
Еще одна грань иронии — иметь кого-то, понимая, что он только что поимел тебя, сделав это самым блистательным, буквально беспроигрышным способом. Кладышева провела всю партию как по нотам, уведя партитуру в гранд-финал, иначе не скажешь. Идеально выверенное время, как и моё состояние. Наверное, это можно назвать рокировкой — потому что всё, чего она хотела добиться, на самом деле было лишь изменением моей точки зрения на неё.
И, что еще важнее — я был этому рад. У взрослых нет ни терпения, ни желания возиться с глупостями подростков, мы не понаслышке знаем, насколько трудна и коротка жизнь, как важно грамотно распределять собственные силы в ежедневном не прекращающемся труде. А у нормальных людей застоев не бывает. Они учатся, совершенствуются, интересуются новым. Развиваются. Кладышева, эта психичка, что в данный момент ритмично елозит по мне бедрами, — именно такая. Взрослая. За что я её купил, за то и продавался теперь сам. Всего лишь за то, что с ней единственной мне не надо будет нянчиться.