Пластиковый сад

Ю_ШУТОВА

Мне было четырнадцать, и я втюрилась в него по самую макушку. Тут удивляться нечему, в него полшколы было влюблено, я имею в виду, половину девчачьей половины, хотя… Он умел обаять, очаровать каждого. Даже учителя, все без исключения, и даже директор, мужик придирчивый и раздражительный по кличке Геморрой, все его любили: «Энди написал сочинение не хуже нынешних писателей, Энди почти победил на олимпиаде по физике, четвертое место – это очень высокий результат, Энди будет участвовать в городских соревнованиях по

многоборью, единственный от нашей школы…» И конечно, он был красавчик: высокий, стройный, сильные руки, волнистая пышная челка на пол лица. Всегда ходил в черных джинсах и черной футболке с какой-нибудь готичной надписью. Вообще-то в школе такое не приветствовалось, но ему молчаливо дозволялось.

Его имя было Анджей Крански, но ему больше нравилось быть Энди, и все, включая учителей, звали его Энди. Он с матерью приехал из Польши в глубоком детстве. Жили они в квартале за вокзалом среди турок, болгар, сербов и прочих эмигрантов, но ходил он в нашу престижную школу. И как я сейчас понимаю, Энди из кожи вон лез, лишь бы учиться именно здесь, лишь бы вырваться из своего дешевого квартала.

Меня он, безусловно, не замечал. Даже не подозревал о моем существовании. Да и замечать там особо было нечего. Тощая бледная тень, фигура-макаронина без уже положенных по возрасту девичьих выступов. Две спагетины ног до шеи и сразу над ними круглые как у Гарри Поттера очки. Остальное несущественно: белобрысые прямые волосы, остриженные «под гребенку» чуть ниже уха, белая, краснеющая от капли солнца кожа, брекеты, слегка загребающая походка. А ведь я старательно вертелась вокруг него. Я даже набралась смелости и записалась в театральный школьный кружок, где он блистал в главных ролях.

Когда я пришла на первое свое занятие, репетировалась пьеса из рыцарской жизни, что-то про короля Артура и его круглый стол. И вот все расселись на сцене, разобрали свои слова, началась читка. Мне тоже сразу дали маленькую роль пажа, один раз я должна была сказать что-то вроде: «О, храбрый рыцарь, где твой славный меч?», а второй – обратиться к прекрасной даме, горестно заломив руки: «Увы, герой наш пал в неравной битве!» Ну как-то так. Героем и храбрым рыцарем, само собой, был Энди. И вот, значит, мы по очереди произносим свои слова, тут Энди встает и говорит, что все это ерунда на постном масле, что эти давно рассыпавшиеся в прах рыцари никого не волнуют, что ставить надо вещи современные, что у него есть прекрасная пьеса, детектив, многоплановое построение, современные реалии и патати, и патата… Препод наш спорить с ним не стал. Сразу предложил прочитать эту пьесу и разобрать, и может быть, она столь прекрасна, как сказано, и тогда, конечно, давайте ее поставим. И надувшийся от гордости Энди молниеносно раздал всем по экземпляру. Ясен пень, это была его собственная пьеса, просто он не хотел это говорить, а ждал, чтоб все восхитились для начала. Но не восхитились. Действие стало распадаться, сюжетные линии обкурившимися змеями уползали за горизонт, не пересекаясь, персонажи произносили реплики, повисавшие в пустоте. Сырятина, одним словом. Но Клаус, препод наш, был человеком добрым, ничего такого он говорить не стал, а сказал, что очень интересный материал, надо слегка переосмыслить то и се, усилить вот этого героя, а вот этого может и вовсе убрать, и нам всем будет интересно поработать в этом ключе… Но Энди и дослушать его не захотел, вспыхнул, руками замахал, мол, мы тут все мастодонты, рабы разлагающейся классики, про современный театр не слыхали ни черта, серость, бездарность, садовники вишневые. Подорвался и ушел. Совсем ушел из кружка. А я осталась репетировать своего пажа-недоноска.

На премьере я ухитрилась перепутать свои две реплики, сначала прямо в лицо славному рыцарю заявила, что пал он смертью храбрых, а потом требовала от прекрасной дамы, чтобы она немедленно предъявила мне свой доблестный меч. В общем, это были лучшие моменты в скучном действе. Зал хохотал, я сомнамбулой бродила по сцене, уходя зацепила пристегнутым ко мне бутафорским кинжальчиком задник, он поехал вслед за мной, предъявив зрителям переодевавшихся за ним девчонок. Визг и всеобщий восторг.

Через год мои родители развелись, и мы с мамой уехали из Нюрнберга на остров Рюген в Засниц. Больше я Энди не видела.

***

Меня зовут Бригитта Штаубе, и я уверена, что вечная канитель в моей жизни происходит именно из-за этого.

Из-за этого имени.

Вот если бы я была, к примеру, Алисой ли хотя бы Летицией… Нет, лучше все-таки Алисой. Алиса бы не стала заморачиваться всякой фигней, которая здорово осложняет Бригитте жизнь. Она бы не постеснялась потащиться с подругой на вечеринку, где никого, кроме этой самой подруги не знает. Она бы смотрела на пыжащихся перед девчонками парней свысока, пила бы коктейли из высоких стаканов, украшенных дурацкими бумажными зонтиками, может бы даже гоняла по городу на электробайке.

И уж конечно, она бы не думала третий год, купить ли ей белые джинсы в яркий крупный цветок. За эти три года Алиса бы уже сносила как минимум две пары этих прекрасных, подчеркивающих ее классную фигуру штанов. Да, у меня нормальная фигура, среднестатистическая. И все среднестатистическое: сиськи, задница, талия, руки, ноги. Волосы свои бесцветные я слегка подкрашиваю в рыжину, совсем чуть-чуть. В тициановскую блондинку. Ну брови тоже приходится чуток подкрасить, чтоб лицо читалось, не превращалось в пустой белый лист. У меня прекрасная молочного отлива кожа. Правда от солнца я вечно прячусь под шляпами, накопила их, наверное, десяток. Но все свое богачество Бригитта не может ни подать, ни преподнесть.

Конец ознакомительного фрагмента.