Пластит

По ночам, перед рассветом ей регулярно снились грохот стрельбы, взрывы, крики, мат и стоны. И свой собственный безмолвный крик ужаса: «МУСА-А-А! НЕ УМИРАЙ!.. НЕ УМИРА-АЙ!..»

От этого крика Зара просыпалась, рывком садилась в постели.

Вокруг была тишина и утренний солнечный свет.

Зара вставала, с трудом выходя из ночных кошмаров, умывала лицо с огромными черными глазами, гребнем расчесывала густые волосы. И в старом узком зеркале на стене видела свое тело – стройную фигуру с маленькой грудью, узкую талию, длинные ноги. Но глаза ее не выражали при этом ни радости, ни гордости, а скорее – безразличие…

Тут откуда-то издали звучал утренний рог – молитвенно и протяжно.

Прервав

утренний туалет, Зара облачалась в глухое черное платье и повязывала на голову черную косынку. Шептала слова короткой молитвы и выходила из дома.

Слева и справа вдоль горной реки стояли такие же дома-сакли чеченского аула, а сразу за ними – горы до горизонта.

Мимо крикливого петуха на заборе, мимо кур и козы она выходила на улицу и шла по ней, глядя только вниз, себе под ноги. Но слышала негромкий разговор соседок – пожилых, с венозными ногами. Выбивая свои паласы, моя посуду и доя коз, они говорили, глядя на нее, Зару:

– Черная вдова…

– Засохнет теперь…

– Лучше бы их вместе убило…

– Нет, Аллах ее сохранил, чтобы отомстила. Месть – это святое…

Зара проходила мимо.

Сразу за деревней было маленькое кладбище на горном склоне, два десятка старых и несколько новых могил. Зара останавливалась перед одной – совсем свежей, с рыхлой землей и временной табличкой «Хамзатов Муса. 1980–2005». Смотрела на эту могилу, губы шептали слова молитвы, а глаза наполнялись слезами.

В то утро у края кладбища остановился потрепанный и пропыленный «газик». Мужчина за рулем повернулся к сорокалетней женщине в черном платке, сидевшей на заднем сиденье, кивком головы показал ей на Зару.

Женщина вышла из машины, подошла к могиле, у которой молилась Зара, произнесла скорбную молитву и спросила:

– Это муж? Или брат?

– Муж.

– Горе… И давно его?

– Месяц.

– А сколько прожили?

– Год.

– Ребенок есть?

Зара молчала.

– Почему молчишь? – спросила женщина.

– Нет ребенка.

– Не хотели? Или что?

Зара ответила через силу:

– Был… Потеряла…

– Как это потеряла?

У Зары слезы навернулись на глаза.

– Ну, потеряла. На втором месяце…

– А-а!.. – сказала женщина. – Да, это горе… У тебя братья-сестры есть?

– Брат был, тоже погиб.

– А я потеряла мужа и сына. Теперь мы с тобой никому не нужны. Замуж никто не возьмет. Детей не будет. Засохнем. Я из Нижних Гихи, слышала?

– Да…

– Меня Аида звать. У нас большой бой был ночью. Трое мужчин и два ребенка ушли к Аллаху. А прибрать некому. Поможешь?

– Конечно.

– Поехали.

– Прямо сейчас?

– Да. На улице лежат. Грех…

И женщина не оглядываясь пошла к «газику».

А Зара, колеблясь, посмотрела на свой дом вдали… на женщину, без оглядки шагающую к машине… И пошла за женщиной…

Все, что было потом, она помнила так, как в кино показывают бобслей: урывками и под музыку. Только музыка была не киношная, а песни Тимура Муцараева, чеченского «певца шахидизма»:

Я не забуду никогдаТот бой и бесконечный хаосИ вспоминаю, задыхаясь,Друзей, ушедших навсегда.

Под эту песню в разбитом горном ауле Зара помогала хоронить погибших… А песня звучала:

И вновь суровые гробницыРастут из пепла и огня.Но, павших братьев хороня,Мы не забудем

эти лица!..

И две ее подруги-шахидки взорвали два пассажирских самолета. А Зара еще читала Коран и молилась со своей наставницей. А в Москве прозвучал теракт у метро «Рижская». Но Зара еще не была готова – на базе боевиков она постигала постулаты джихада о святой обязанности отомстить за мужа, прихватив с собой на небеса как можно больше мунепаков – неверных…

Один из этих неверных – подполковник Климов – возвращался с боевой операции. Два его БМП и тяжелый БТР, грязные, со следами пулевых и осколочных попаданий, спустились с гор к равнине и направились к Ханкале [1] .

При подходе к Ханкале климовские БМП и БТР прошли по проходу в минных полях и, у шлагбаума на развилке дорог, ведущих к двум базам – МВД и армии, – свернули к базе МВД. Здесь было не разогнаться – дорога шла змейкой среди бетонных навалов и танков, стоящих в капонирах в ожидании потенциальных смертников на колесах…

Затем, прокатив вдоль красноречивого фронтового быта – вереницы сборных щитовых домов, вагончиков и стационарных палаток, уличных умывальников, турников, сортиров и бельевых веревок, на которых сохли солдатские портки, – два БМП остановились у госпиталя, высадили трех раненых и дюжину вусмерть усталых бойцов УБОПа. А БТР покатил дальше, к штабу, обнесенному бетонным забором с колючей проволокой.

Возле штаба БТР затормозил, и Климов – тридцатитрехлетний, крупный, бритоголовый, измотанный, в грязном камуфляже и с окровавленной косынкой на голове – выпрыгнул прямо в грязь у штабного КПП. И минуту спустя устало вытянулся по стойке «смирно» в двери кабинета одного из руководителей штаба.

– Товарищ генерал, разрешите доложить?

– Вольно, – ответил генерал. – Садись. Сколько суток не спал?

– Трое, товарищ генерал. – Климов сел.

– Ну?

– Восемь бандитов ликвидировали, трое ушли.

– Наши потери?

– Три «трехсотых» – один тяжело ранен, двое полегче. Убитых нет.

– Ясно. Представлю к награде.

– А отпуск, товарищ генерал? У меня командировка месяц назад кончилась, я семью полгода не видел.

– Знаю. Но тут тебе послание. Смотри…