Пластун
Шрифт:
Чтобы не волновать понапрасну маму, я сказал ей, что мы срочно возвращаемся в консерваторию, и она благословила нас с Павлом прабабушкинской особо почитаемой у нас в семье иконкой Донской Божией Матери. Знала бы она, на какой путь благословляет нас!
И только Тане, прощаясь с ней в ее палисаднике, я раскрыл нашу с Павлом военную тайну: едем в юнкерское училище, чтобы попасть на войну. Таня все поняла и тоже благословила меня, но не иконкой, а настоящим поцелуем в губы. Это была сладкая нежная малина, нагретая солнцем… То, о чем я мечтал весь год, свершилось! Но, увы, под занавес наших коротких каникул. Все тончайшие нюансы этого поцелуя
В Питере мы зашли на Никольскую, на свою съемную квартиру, собрали вещи. В консерватории я обучался игре на кларнете и флейте. Кларнет у меня был свой собственный, и я упаковал его на дно своего баула. Пригодится и в училище, и на войне.
– Зря, – скептически заметил Павел. – Как увидят тебя с кларнетом, так и определят в трубачи. А мы все же казаки.
И он показал мне дедовский булатный кинжал, который передал ему, как старшему сыну, отец.
– Дед его у турков под Шипкой добыл, – с гордостью сказал он и бесшумно вложил в ножны, обшитые шкурой горного барса.
Перед отходом поезда мы успели забежать в консерваторию и оставить там прошение на временное прекращение учебы в связи с началом войны и поступлением в юнкерское училище. Все! Теперь мы были совершенно свободны от груза прежней жизни. Оставалось только помолиться на путь-дорогу в Знаменском храме на площади Николаевского вокзала, что мы и сделали с большим чувством.
И еще я нашел минутку, чтобы написать Тане большое и восторженное письмо, с объяснением в вечной любви и преданности до последней минуты военной жизни.
В письме же я послал ей и стихи нового романса:
Не надевай колец в дорогу,Не надевай, не надевай…Давай, ямщик, помалу трогай!Не забывай, не забывай…В Москве до отхода поезда в Тифлис мы успели побывать в мастерской моего кузена Никиты Проваторова, который уже успел снискать среди художников Белокаменной некое имя. Его студия находилась на верхнем этаже высокого здания в Звонарном переулке. Никита тоже собирался в армию и восторженно одобрил наше решение стать офицерами. Мы стали звать его с собой, в Тифлис. Но он хотел непременно на фронт, в Восточную Пруссию, и уговаривал нас отправиться туда втроем, записаться в какой-нибудь полк вольноопределяющимися.
В «какой-нибудь полк» нам не хотелось. Служить так служить, и не в пехоте, а в родных казачьих полках.
Глава третья. Солдат врага ждет, пластун врага ищет
Тифлис встретил нас лютой жарой, чудовищным пеклом, от которого мне сразу же захотелось обратно, в прохладу принеманских дубрав и сосняков. В душе сама собой зазвучала грустная прощальная мелодия полонеза Огинского, и я даже попытался сочинить к нему слова, чтобы потом, тешил я себя надеждой, сыграть его в четыре руки и спеть на два голоса, когда я вернусь к Тане:
Край, сосновый светлый край,Среди холмов, среди лесовЗдесь юность давняя мояТекла по руслам нежных снов…Лязг
– Ну, что ж, молодые люди, весьма похвально, что в трудный для отечества час вы выбрали офицерскую стезю. У нас как раз формируются ускоренные курсы прапорщиков военного времени. Есть там и взвод пластунов. Там у нас природные казаки. Найдется и для вас место. Идите в канцелярию и оформляйтесь, как положено. Паспорта с собой?
– Так точно! – по-военному ответил Павел, и подполковник чему-то усмехнулся.
Через два часа мы с Пашей оглядывали друг друга в новеньких топорщащихся гимнастерках с юнкерскими погонами. Мы сразу же стали другими, непривычно взрослыми и серьезными.
К нам подошел наш фельдфебель – рослый портупей-юнкер из старшей роты:
– Ну, что, господа юнкера? Можете сходить в первую роту, там есть фотограф юнкер Зайцев, который увековечит вас для благодарного потомства.
Мы тут же отправились в первую роту, нашли юнкера Зайцева, и тот отвел нас в каморку, где стояла на деревянной треноге павильонная камера. Он снял каждого в отдельности, а потом по нашей просьбе и нас вместе. Я стоял перед деревянным полированным ящичком с мехами из черной кожи и смотрел в оптический глазок объектива. Зайцев снял колпачок и сделал им витиеватый жест, как будто приглашал войти в даль иного времени… Я это почувствовал до холодных мурашек на спине. С этого момента, с этого дня начиналась совсем новая, тревожно-восхитительная военная жизнь…
Ускоренные курсы прапорщиков военного времени были укомплектованы на все сто процентов. Основную массу нашей юнкерской роты составляли выпускники гимназий и бывшие студенты, решившие, как и мы, круто изменить свою судьбу. Были несколько семинаристов-педагогов, адвокат и даже один артист-наездник из цирковой труппы. По национальном составу рота также была очень пестрой: русские, малороссы, грузины, армяне, татары… Поскольку почти все были новички, никакого цуканья в роте не было. Все старались показать себя с самой лучшей стороны. Павла тут же назначили отделенным командиром, и наметанный глаз ротного ничуть в нем не ошибся. Мартынов был прирожденным командиром.
Нас, как казаков, определили в учебный взвод пластунов. Конечно, мы хотели в конный строй, но училище готовило офицеров пехоты. Но спустя неделю мы уже не сетовали на этот счет. Пластун может все, что и конный казак, но далеко не каждый всадник может быть пластуном. Во всех войнах пластуны были отменными разведчиками, рейдерами, следопытами, охотниками за «языками». «Волчьи пасти, лисьи хвосты» – так их называли в войсках. И, конечно же, ценили и уважали от души. Бывалые старики сами отбирали казаков в пластуны, оценивая и все стати – и силу ног, и ловкость рук, меткость глаза, отвагу и природную смекалку. Пластуны – бойцы-невидимки. Переправились на сторону врага и тут же растворились в тумане ли, в плавнях, в кустах… И следов никаких не оставят ни на пашне, ни на росистой траве…