Пластуны. Золото плавней
Шрифт:
– Ну шо, бисова душа, погупотил и буде. Хамыляй тэпэр до своэго бога, – негромко произнес Осип, когда успокоился, отирая кинжал о рукав черкески варнака. Сняв папаху, казак осенил себя двуперстным знамением, произнеся:
– Господи, прости грэшного!
Затем, вновь надев папаху и уложив кинжал в ножны, он, привстав на одно колено, всмотрелся в направлении другой вышки.
Второй караульный в этот момент подымался по лестнице. Осип видел, как метнулась тень к черкесу. Как завязалась между казаком и горцем борьба, как оба они скатились по лестнице на нижнюю площадку. Как занес друг руку над черкесом. На мгновение блеснул карбиж, и рука Ивана резко опустилась на тело черкеса. Через минуту Мишник, медленно вставая, махнул рукой: «Сработал», он даже не сомневался, что за ним наблюдает сослуживец.
Вот и все. Осип прижался спиной к плетеной сене и вытер испарину. Дело сделано.
Оставалось открыть ворота и впустить ожидавших снаружи станичников.
Иван ловко спрыгнул с нижней площадки башти и по-кошачьи прокрался к запертым воротам. Тела его противников остывали наверху, а души уже неслись к гуриям, обладающим, по преданию, поразительной красотой, покоящимся на драгоценных коврах в роскошных, вечно зеленеющих садах. В их объятиях правоверного ожидало бесконечное блаженство. «Да нехай!» – подумал мимолетно казак и сплюнул.
Подкравшись к воротам, Иван осмотрелся. Чуть поодаль, на второй вышке, маячила фигура Осипа в черной длинношерстной папахе. Где-то в глубине аула послышался стук. Мишник вновь посмотрел на вышку, где находился друг. Тот махал ему рукой, делая знак затаиться. Казак присел. Через майдан в направлении загона, где стояли лошади, прошел черкес, держа в руках что-то, напоминавшее лопату или сапу, в сумраке толком не разглядеть. Иван, дождавшись, когда черкес скроется из виду, надавил на засов, закрывавший ворота. Крепление поддалось с трудом. Мишник, толкнув створ ворот, просунул голову в образовавшийся проем. Крикнул сычом, давая понять, что путь свободен.
Аул, как правило, был обнесен оградой из нескольких рядов плетня, пространство между которыми заполнялось землей. В оборонительных целях также возводились и сторожевые башти, располагавшиеся обычно на противоположных сторонах аула. Ворота черкесы делали деревянными или плетеными в несколько слоев. Преодолеть ограду с ходу не представлялось возможным. Штурмующие становились легкой мишенью для обороняющихся. Отворив ворота, нападавшие оказывались в более выгодном положении, занимая удобные позиции для атаки.
Увидев Ивана и поняв по его знаку, что путь свободен, Билый дал приказ казакам двигаться вперед. Зная тактику оборонительного боя у черкесов и их способность незаметно скрываться в заранее оборудованных ходах, Микола распределил несколько казаков по периметру изгороди, а основную группу повел к воротам. Казаки в одно мгновение раскрыли тяжелые створы, открывая себе путь.
– Карабут! Деркач! – позвал сотник. – Вам задача пробраться к загону, где черкесы держат наших коней. Коней выпускайте, они сами дорогу в станицу найдут. Затем к нам присоединяйтесь.
– Так там же и черкесские кони могут быть, – ответил Деркач.
– Та и хай с ними. Вали кулем, потом разберем, – подытожил Билый, махнув рукой.
– Хлопцы, – обратился он к остальным казакам. – Атакуем с ходу. Не даем опомниться варнакам. У них один путь спасения – через ворота. Остальные пути станишники наши, что за укреплением стоят, перекроют и там их встретят. Если где лазейки у черкесов к отступлению и приготовлены, то только в одном месте, где аул к скале примыкает. Но там наши на выходе их порубят. А там война план покажет. Гуртом и батька лэгше быть. Ну, с Богом!
Казаки закивали, соглашаясь и принимая наказ.
– Василь! Рудь! Ходь до мэнэ. Шо, скис чи ни? Казак пэрэд лыхом нэ плачэ! Рядом будь, – сказал как отрезал Билый. – Станишные, рушницы на изготовку! – приказал Микола.
Карабут с Дергачом перебежками добрались до загона, где черкесы держали украденных коней. Черкес, которого видел Иван Мищник, поил коней. Напевая себе под нос то ли молитву, то ли какую-то свою черкесскую песню, он не замечал две темные фигуры в черкесках, тайком крадущиеся к загону. Горец и не догадывался, что в родном ауле на майдане в данный момент находится целый отряд заклятых врагов – гяуров. Не знал и о том, что минуты его вольной, свободной жизни сочтены.
Горцы говорят «свобода – первый среди земных даров». Свобода для горца была неотъемлемой частью его существования, и защищать ее он готов был всегда от любого посягательства. Мог быть бедно одет, но всегда преисполнен достоинства, независимости и личного превосходства. Редко горцы давали брать себя в плен, неволя для них становилась страшнее смерти. Черкес всегда готов был к набегу и бою. Еще в девятнадцатом веке среди них встречалось немало панцирников, оборонительные доспехи которых состояли из шлема, кольчуги, налокотников, боевых перчаток. Стандартом вооружения горца были винтовка или ружье, кинжал и шашка. Бритую голову черкеса прикрывала папаха, по обеим сторонам верхней одежды на груди были нашиты газыри – гнезда для ружейных патронов, число которых доходило до двадцати восьми. На поясе крепилась сумка с принадлежностями для чистки оружия и жирница – металлическая коробочка с маслом для тех же целей. Все необходимое черкесу в набеге или бою он носил с собой. Ружейная отвертка служила огнивом, кремень и трут находились в кожаной сумке на поясе. В одном газыре хранились нитки и кусок смолистого дерева, чтобы в любую погоду быстро развести огонь. Рукоять плети и конец ножен шашки были обмотаны пропитанной воском бумажной материей – скрутив ее, получалась свеча.
Оружие подгонялось и не мешало одно другому. Ремень на ружье был пригнан так, что черкес мог зарядить его на полном скаку, выстрелить, перекинуть через левое плечо и тотчас обнажить шашку, которая помещалась в обтянутых сафьяном деревянных ножнах, чтобы не производить шума во время езды. Со своим кинжалом черкес не разлучался ни на миг, разве что на время сна, да и то в стенах родной сакли. Ничто на нем не бренчало и не болталось, не блестело скрытое в чехле ружье, мягкий и гибкий чувяк, надетый на ногу, делал ногу черкеса похожей на лапу тигра. Даже конь горца был приучен не ржать в засаде.
Конь же был выезжен так, что не боялся ни огня ни воды. Тонкая плеть не причиняла ему боли, чему также способствовал прикрепленный к концу тонкий кусок кожи, который понукал коня хлопающим звуком. Седло было легким и удобным – черкес по неделям мог не расседлывать своей лошади. За седлом всегда имелся запас продовольствия, сошки для стрельбы и тренога. Оружием горцы дорожили, особенно старым. Не случайно среди них ходила поговорка «Смерть джигита в бою – плач в его доме. Потеря оружия – плач в целом обществе». Национальное воспитание облагораживало их души, закаляло их моральный дух и приучало переносить усталость и трудности войн и долгих путешествий. Они жили простой, поистине суровой жизнью, воздерживаясь от всякой чувствительности.